— Сколько денег у твоего мужа? Чем он владеет, кроме ресторана и гостиницы?
— Больше ничем. Но его ресторан один из самых модных в Бордо. А гостиница одна из наиболее процветающих. И все вместе это стоит, я думаю, миллионов двадцать, не меньше.
— Миллионов двадцать? — презрительно рассмеялся тот. — По самым консервативным оценкам, мои собственные активы стоят как минимум в десять раз больше! — Он пристально посмотрел на Ингрид: — Дорогая, я готов сразу дать тебе десять миллионов, если только ты согласишься развестись со своим мужем и стать моей!
— Десять миллионов? — Ингрид сделала вид, что оскорблена. — Неужели ты думаешь, что меня можно купить, точно…
— Нет, конечно, — запротестовал Рейсдал. — Но просто ты сама сказала, что полностью зависишь от своего мужа в финансовом плане. И я не хочу, чтобы эта финансовая зависимость как-либо сдерживала твои чувства. Послушай, — он задумался, а потом решительно тряхнул головой, — я готов подписать обязательство, что сразу же выделю тебе двадцать миллионов, если только ты подашь на развод. Это сделает тебя полностью финансово независимой — и ты сможешь больше не думать о последствиях. А когда разведешься с ним, то и решишь, захочешь ли ты стать моей женой или нет. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Думаю, после этого ты уже не сможешь обвинить меня в том, что я как-либо пытался тебя купить.
— О как ты благороден, Биллем! — разрыдалась Ингрид. — Я еще не встречала человека, способного на столь благородные жесты! Думаю, во Франции таких людей просто нет! — И она подарила растроганному южноафриканцу еще несколько часов незабываемых бурных ласк.
А после этого Биллем Рейсдал в присутствии местного нотариуса подписал официальное обязательство о выплате Ингрид двадцати миллионов долларов в случае подачи ею заявления о разводе с Антуаном Лану и распорядился перевести соответствующую сумму на гарантийный банковский счет.
Все прошло как по маслу. Откровенно говоря, Ингрид даже не рассчитывала на подобный успех. Но теперь ее уже ничто не могло больше сдерживать. Вернувшись в Бордо, она бросила машину перед входом в ресторан и прошла прямо в кабинет мужа.
— Где ты была? — встревожено посмотрел на нее Антуан. — Почему не отвечал твой телефон? Что случилось? Почему никого не предупредила?!
— Антуан, разве ты не помнишь, что сам умчался в Париж, никого не предупредив об этом? — нахмурилась Ингрид. — Впрочем, это, я думаю, уже не важно. Я решила расстаться с тобой, Антуан! — выпалила она.
— Расстаться? Что это означает? — удивленно посмотрел на нее он.
— Я собираюсь выйти замуж за другого, — улыбнулась она.
Лицо Антуана окаменело.
— И когда же ты… приняла такое решение? — с трудом проговорил он.
— Час назад. — Она вздернула подбородок. — Только не пытайся отговаривать меня — я уже все решила!
Антуан с шумом втянул в себя воздух:
— Все это, мягко говоря, довольно неожиданно. Два дня назад ты, похоже, и не помышляла об этом. Или я чего-то не замечал?
— Просто я встретила человека, который… — Ингрид помедлила, но потом безжалостно закончила: — В десять раз лучше тебя.
Антуан положил руки на стол. Его пальцы чуть заметно подрагивали.
— Ну и черт с тобой, — наконец глухо промолвил он. — Делай как хочешь!
Однако после этого отношения Антуана и Ингрид закончились далеко не сразу. Им пришлось еще неоднократно сталкиваться в зале суда. Хотя Ингрид выходила замуж за мультимиллионера, она считала своим долгом основательно пощипать богатого экс-супруга и подала на Антуана развернутый иск в суд, требуя себе существенной доли их общего имущества. Благодаря тому, что у нее теперь имелись огромные деньги от Виллема Рейсдала, Ингрид сумела нанять лучших адвокатов Бордо Робера Дебюсси и Франсуа де Ламетри, которые славились тем, что практически никогда не проигрывали ни одной тяжбы. И они сумели провернуть все дело к ее пользе. Представив в суд целую кучу ловко состряпанных доказательств, они сумели изобразить Ингрид равноправным партнером Антуана, человеком, без которого было бы немыслимо ни само создание, ни функционирование ресторана и гостиницы «Шатле». В результате Ингрид получила почти половину от той суммы, в которую были оценены ресторан и отель. Антуану пришлось взять в банке кредит, чтобы выплатить ей эту долю имущества, поскольку он не хотел расставаться с рестораном и отелем, ставшими смыслом его жизни. И даже после того, как Ингрид была вынуждена отстегнуть кругленькую сумму в качестве гонорара адвокатам, она все равно могла торжествовать победу — бракоразводный процесс сделал ее еще богаче, чем она была раньше. Теперь она стала по-настоящему обеспеченной женщиной. Ей было трудно до конца поверить в свое счастье, и, уезжая из Бордо в Кейптаун, она импульсивно заехала по пути в аэропорт в базилику Святого Северина, самую старую церковь города. Упав на колени перед статуей святого, она долго молилась, вознося хвалу Господу за свою фантастическую удачу. Но, поднявшись на огромный «Боинг-747», она уже не смотрела в сторону оставленного ею города — ее ждала другая жизнь и совсем другие перспективы.
8
На следующий день после окончания бракоразводного процесса Антуан Лану сидел в своем кабинете в полном одиночестве. На столе перед ним стояла открытая бутылка коньяка «Хеннесси». Итак, теперь он свободный человек — Ингрид ушла к другому. Правда, он стал намного беднее, но, в конце концов, он еще молод и свое наверстает. Главное, найти Николь. И тогда перед ним раскроются новые горизонты.
А сейчас, без Николь, ему не хотелось ничего. Просто забыться за порцией коньяка.
Раздался негромкий стук в дверь. В кабинет заглянул Патрик О'Коннор.
— Шеф, я пришел объявить о своем уходе, — с порога выдохнул он. — Я получил приглашение на работу в штаб-квартиру Евросоюза в Брюсселе. Так что извини, старина, я тоже ухожу.
Реакция Антуана ирландца поразила.
— Я рад за тебя, дружище, — встав из-за стола, похлопал его по плечу Антуан. — Евросоюз — богатая организация. Ты сможешь экспериментировать там на кухне, сколько твоей душе угодно. И, уверен, скоро ты станешь гордостью всей Европы, а не только нашего города. Искренне рад за тебя!
Лицо Патрика залил багровый румянец. Впервые в жизни он казался смущенным.
— Я пришел сюда, чтобы наговорить тебе гадостей, Антуан, — хрипло произнес он. — Мол, ты неудачник, и поэтому жена ушла от тебя, а теперь и я ухожу. Хотел сказать, что мне по пути только с теми, кто прет вперед как танк, а ты, мол, Антуан, слабак. Я был не прав. Ты, Антуан, оказался рыцарем. Благородным рыцарем. Может быть, единственным во Франции. Прости меня, если можешь… — И он выбежал из кабинета своего уже бывшего шефа.
Невероятно, но Патрика, этого циничного от природы человека, душил стыд. Еще бы, в свое время Антуан дал ему работу и поддерживал во всех начинаниях и в конце концов сделал настоящей знаменитостью Бордо. А он отблагодарил шефа по-своему: стал любовником его жены и они вместе надругались над Николь. Но разве он мог признаться Антуану в этом? Сказать: я подлец, Антуан. Нет, это невозможно. Как невозможно признаться, что Ингрид стала женой южноафриканца в основном потому, что Патрик снабжал ее афродизиаками, которые она ловко подмешивала тому в еду и питье. И бедняга вообразил, что только любовь Ингрид превратила его в гиганта секса.
С ужасом вспоминал О'Коннор сцену, когда перед отъездом в ЮАР встретился с Ингрид. Та потребовала, чтобы он отдал ей все травы и корешки, доставшиеся ему от бабки. Она собиралась потчевать ими своего нового супруга и в ЮАР, чтобы привязать к себе навсегда.
Патрик хотел было отказаться, но Ингрид Начала угрожать:
— Тогда я все расскажу Антуану. А ты понимаешь, дружок, что это означает для тебя.
О, как ненавидел ирландец Ингрид в это мгновение! Была бы его воля, он бы задушил эту ненасытную стерву. Но на тот момент он был человеком, который всецело зависел от нее. Поэтому просто молча полез в старинный сундучок и, вытащив оттуда заветный бабкин мешочек, протянул его Ингрид со словами:
— Больше у меня ничего нет. Но учти: я не знаю, что будет с Рейсдалом, когда травы моей бабки закончатся. Твой муж может превратиться в инвалида или даже умереть. Я не хочу быть виновником его смерти. Предупреждаю тебя: если ты не будешь знать меры и с Рейсдалом случится беда, то его смерть будет только на твоей совести, не на моей.