Эмма оглядывалась по сторонам, словно оценивая обстановку и соображая, как действовать. Я не винил ее. Это неловко – оказаться втянутым в чужие схемы.
Моя бабушка – зло во плоти. Я всегда это знал. Черт, меня всегда забавляло, когда она обращала свои злобные силы против других, и, наверное, по этой самой причине я мучился на этом адском чаепитии. Карма – та еще стерва.
Я посмотрел на путь отступления. Шансов сбежать было мало.
Мами́ обратила свой орлиный взор на меня.
– Титу́, твоя чашка.
Подавив вздох, я протянул ей хрупкую фарфоровую кофейную чашку, которая казалась слишком маленькой для моей руки и могла разбиться от одного неверного движения.
Синие глаза оттенка индиго остановились на мне, золотые дугообразные брови изящно приподнялись.
– Титу́? Это твое прозвище? Ты не похож на Титу́.
Сэл хихикнул, подавившись кофе, а Эмма – черт возьми, даже имя у нее милое – скривилась, будто ей только сейчас пришло в голову, что, возможно, она груба.
Мами́ рассмеялась добрым и нежным смехом.
– В некотором смысле это означает «маленький мальчик».
Глаза Эммы расширились, когда ее взгляд метнулся к моему телу. В груди вспыхнуло пламя. Я проигнорировал это. Но пропустить мимо ушей легкую хрипотцу в ее голосе не смог.
– Маленький мальчик?
Я в аду.
Мами́ снисходительно улыбнулась.
– Ну, какое-то время он был маленьким.
– Должно быть, когда ему было два года, – добавил Сэл вполголоса.
Я бросил на него взгляд, и он подмигнул мне, прежде чем послать воздушный поцелуй.
– Два? – Мами́ покачала головой, а затем отхлебнула кофе. – Нет. Мой Титу́ был маленьким довольно долго. Только когда он начал играть… – Она прервалась так резко, что чуть не задохнулась, ее белоснежная кожа побледнела еще сильнее.
Внутри меня все сжалось и перекрутилось. Я почти привык к этому ощущению, теперь это случалось так часто. Лучше почти не стало.
Маленькая морщинка пробежала между бровями Эммы, когда она поняла, что что-то не так. Но Мами́ быстро собралась и натянула на лицо широкую улыбку.
– Играть, бегать и так далее. Это, должно быть, пробудило в нем желание расти. И, кстати об аппетитах, давайте поедим. Эмма, дорогая, ты просто обязана попробовать что-нибудь из этого.
Мами́ нравилось предоставлять богатый выбор угощений: на столе стояли различные макароны[24], тарелка сдобного печенья, наполовину пропитанного горько-сладким гана́шем[25], пирожные с апельсиновыми цукатами и кардамоном и мой личный фаворит – Париж-Брест[26] с малиной.
Эмма колебалась, разглядывая различные подносы, расставленные на столе. Ее глаза остекленели, розовые губы раскрылись с тихим выдохом. Тоска и похоть слились воедино. И вот так просто я завелся.
Иисусе. Эта кофейная церемония когда-нибудь закончится?
– О, я не… – Эмма замерла, вступив в явный конфликт с желанием съесть сладкое. Все ясно. В течение сезона и на тренировках за нашим рационом строго следили. Фитнес был всем, и у тренеров возникали особые идеи о том, как достичь нужного телосложения. Я не питал иллюзий: в Голливуде дерьмовые и завышенные требования, особенно к женщинам.
Мами́ положила руку на тонкое запястье Эммы.
– Знаешь, раньше я была моделью.
– Правда? – Эмма слегка покачала головой. – Я не удивлена. Вы прекрасны.
Мами́ никогда не отличалась скромностью, если дело касалось ее внешности, но роль она исполняла великолепно.
– До чего же ты милая.
– Просто говорю правду.
Комплимент от одной потрясающей женщины для другой, предположил я.
– Это было в шестидесятых и семидесятых годах. – Мами́ выбрала кардамоновый пирог и аккуратно поставила кусочек в центр своей тарелки, словно он произведение искусства. – Все должны были быть худыми, как палка. Предполагалось, что люди станут жить на воде и сигаретах, – сказала Мами́ с некоторой резкостью, но в ее голосе присутствовала и дразнящая нотка.
Преувеличение – часть ее лексикона. Некоторых это сбивало с толку, поскольку они никогда не знали, говорит ли она серьезно. Эти люди никогда не получали второго приглашения.
Эмма, однако, усмехнулась.
– Я не пробовала сигаретную диету. Не уверена, что мои легкие выдержали бы.
– Конечно, нет. Держи их розовыми и здоровыми, дорогая.
– Я постараюсь.
Я не хотел думать ни о чем розовом или здоровом, относящемся к Эмме. Хмыкнув, я потянулся за ванильно-вишневым макароном. Эмма заметила – казалось, она все поняла обо мне, так же как и я о ней, – и быстро отвела взгляд. Как и я, она пыталась игнорировать проблему. Почему-то от этого стало только хуже.
24
Макаро́н – французское кондитерское изделие из яичных белков, сахара и молотого миндаля. Обычно делается в форме печенья; между двумя слоями кладут крем или варенье.