Долго счастье, однако, не продлилось. Луис никак не желал оставить ее – и нас вместе с ней – в покое. От его непрекращавшихся ни днем, ни ночью звонков у нас гудело в ушах, а Каррингтон капризничала от того, что ей не дают спать. Луис постоянно следовал за мамой на машине, выезжала ли она на работу, куда-нибудь поесть или в магазин. Он часто ставил свой автомобиль перед нашим домом и следил оттуда за нами. Однажды я вошла в спальню переодеться и собралась было уже стянуть с себя футболку, как увидела, что он пялится на меня через заднее окно, выходившее на соседнее фермерское поле.
Удивительно, сколько людей все еще уверены, будто настойчивое преследование – одно из проявлений ухаживания. Некоторые говорили маме, что никакое это не преследование, преследуют только знаменитостей. А когда она в конце концов обратилась с заявлением в полицию, там и слушать ее не захотели. Ситуация, на их взгляд, выглядела так, будто двое просто никак не могут друг с другом поладить. Маме стало стыдно, как будто она была в чем-то виновата.
Хуже всего, что тактика Луиса сработала. Он осаждал маму до тех пор, пока она не сочла, что возвращение к нему – самый простой выход из создавшегося положения. Она даже попыталась убедить себя в том, что хочет быть с ним. А по-моему, это было никакое не ухаживание, а самый обыкновенный шантаж.
Их взаимоотношения сильно изменились. Может, Луис и вернул маму физически, но она уже не принадлежала ему так, как прежде. Он, да и все вокруг знали, что, будь ее воля, будь у нее уверенность, что он не станет ей больше досаждать, она скорее всего сбежала бы от него. Я говорю «скорее всего», потому что, как мне казалось, в ней еще оставался некий ужасный осколок былого, который тянул ее к нему и заставлял ему подчиняться, подобно тому, как язычок замка приводится в движение бородкой ключа.
Однажды вечером – я только что уложила Каррингтон спать – послышался стук в дверь. Мамы не было: они с Луисом уехали в Хьюстон поужинать и посмотреть шоу.
Не знаю почему, но когда полицейские стучат в дверь, сразу понимаешь, что это стучат они, и от удара костяшек их пальцев сводит позвоночник. Услышав этот беспощадный властный стук, я сразу поняла: что-то случилось. Я открыла дверь и увидела на пороге двух мужчин из полиции. Их лиц я не могу вспомнить до сих пор. Помню только их форменную одежду – голубые рубашки, синие брюки и щитообразные эмблемы с вышивкой маленькой планеты Земля с двумя красными полосами поперек.
В памяти мгновенной вспышкой возникла минута, когда я в последний раз видела маму тем вечером. Я молча, но с раздражением наблюдала за тем, как она в джинсах и на высоких каблуках идет к двери. Несколько ничего не значащих замечаний, обещание вернуться скорее всего только под утро. Я, пожав плечами, ответила: «Ради Бога». Заурядность этого разговора потом мучила меня. Ведь когда видишь человека в последний раз, то кажется, должно быть сказано что-то значительное. Но мама ушла из моей жизни с мимолетной улыбкой, напомнив лишь, как следует запереть за ней дверь.
Полицейские сказали, несчастный случай произошел на восточной автостраде (соединявшая штаты магистраль «1-10» тогда еще не была достроена), где фуры ездили как хотели. И днем, и ночью по меньшей мере четверть всех машин на этой дороге составляют грузовики, они возят грузы на пивоваренные и химические заводы и оттуда. Кроме того, полосы на этой дороге были узкие, а поле зрения водителя сильно ограничено.
Луис проехал на красный свет на подъезде к автомагистрали и столкнулся с идущим навстречу грузовиком. Водитель грузовика отделался незначительными ушибами. Луиса пришлось вырезать из машины автогеном. Его отвезли в больницу, где он через час скончался от обширного внутреннего кровотечения.
Мама погибла сразу.
Она и понять ничего не успела, сказал полицейский. Это должно было послужить мне утешением, вот только... на какую-то долю секунды она, я думаю, все поняла. Наверное, все слилось для нее в одно неясное пятно, показалось, что мир раскалывается на куски, – и мгновенная вспышка боли, которую человеческое тело не в состоянии вынести. Не знаю, парила ли она потом в воздухе над местом катастрофы, взирая с высоты на то, что с ней стало. Хотелось верить, что за ней спустились ангелы, что радость в предвкушении встречи с небесами превысила ее печаль от того, что приходится оставить нас с Каррингтон одних, и что мама, когда захочет, всегда сможет выглянуть в щелочку между облаками и посмотреть на нас оттуда, как мы тут без нее. Однако я никогда не была сильна в вере. Точно я знала только одно – моя мать ушла туда, куда я за ней не могу последовать.
Тут я наконец поняла смысл сказанного мисс Марвой о том, что нужно жить, ориентируясь на свои маячки: когда пробираешься в темноте, нельзя ждать, что путь тебе осветит кто-то другой, делать это нужно самой. Нужно полагаться на то, что горит в тебе. Иначе собьешься с пути. Именно это и произошло с мамой.
А я знала: случись такое со мной, у Каррингтон никого больше не останется.
Глава 11
У мамы не было ни страховки, ни каких бы то ни было существенных накоплений. Таким образом, мне оставались: дом на колесах, кое-какая мебель, машина и двухлетняя сестра. Кроме этого, у меня имелось среднее образование, но никакого опыта работы. И со всем этим мне предстояло жить. Предыдущие два лета и все свободное от школы время я проводила с Каррингтон, а это означало, что рекомендации для устройства на работу я могла получить только у той, кого до последнего времени возили в детском креслице на заднем сиденье машины.
Шок в такой ситуации играет положительную роль. Он позволяет справиться с горем, дистанцировавшись от своих переживаний. Мне первым делом нужно было организовать похороны. Я раньше никогда не переступала порога похоронного бюро. Мне всегда представлялось, что в подобных конторах жутковато и печально. Несмотря на мои заявления о том, что я не нуждаюсь в помощи, мисс Марва все же поехала со мной. Сказала, что когда-то встречалась с директором похоронного бюро, мистером Фергусоном, который теперь овдовел, и ей якобы хочется увидеть, сколько волос сохранилось у него с тех пор на голове.
Как выяснилось, немного. Но мистер Фергусон оказался на редкость приятным человеком, а похоронное бюро – желтовато-коричневым кирпичным зданием с белыми колоннами, светлым и чистым, с интерьером, оформленным в виде уютной гостиной. В зоне приема посетителей стояли синие твидовые диваны и журнальные столики, на которых лежали большие альбомы, на стенах были развешаны пейзажи. Мы угощались печеньями из фарфоровой тарелки и пили кофе из большого серебристого кофейника. Когда мы начали разговор, я с благодарностью оценила то, как незаметно мистер Фергусон подвинул нам через стол коробку с носовыми платками. Я не плакала, все мои чувства, кажется, были заморожены, но мисс Марва истратила полкоробки.
У мистера Фергусона было умное, доброе, мягкое лицо с обвисшими, как у бассета, щеками, с карими, похожими по цвету на растопленный шоколад глазами. Он дал мне брошюру под названием «Как пережить горе. Десять правил» и тактично поинтересовался, не упоминала ли когда-нибудь мама о том, что отдала распоряжения относительно своих похорон.
– Нет, сэр, – твердо ответила я. – Она вообще никогда ничего не планировала. Ей, чтобы выбрать еду из меню в кафетерии, и то требовалась целая вечность.
Складки у внешних уголков его глаз стали глубже.
– Моя жена тоже была такая, – сказал он. – Некоторые все всегда планируют, а некоторые просто живут как живется. Ни в том, ни в другом нет ничего дурного. Я сам из тех, что планируют заранее.