Платье, фата, туфли, бронирование зала — хлопоты приятные и даже торжественные. Но кроме этого Любе надо было уладить еще кое-какие дела. Слава Богу, она додумалась развестись заранее, еще перед поступлением в институт. Для этого не понадобилось даже ехать в ненавистный родной поселок, встречаться с "любящими" родителями, соседями… Да и с Борькой, бывшим мужем, тоже как-то не хотелось сталкиваться. Хватит — все оскорбления и унижения остались в прошлом, теперь она — порядочная недоступная девушка. Оформила заочный развод через суд. Долговато, конечно, вся катавасия тянулась более полугода, зато к замужеству она подошла беспорочной, незапятнанной грязным прошлым девушкой. В паспорте не осталось даже штампа от неудавшегося брака. Для этого всего-то и понадобилось вернуть себе девичью фамилию.
Сложнее было решить другую проблему. В связи с предстоящим замужеством ей необходимо было оставить любимую работу. А как ее оставишь, на кого покинешь мужичков? Галка-экзотка, зараза, на такой пьедестал себя вознесла — на сраной кобыле не подъедешь. По-прежнему больше трех мужиков за вечер не обслуживает. Дошло до того, что мужики установили очередь, чтобы хотя бы раз в месяц попасть к ней на "прием". В принципе, Галкина манера обслуживания Любашу мало волновала — у нее есть свой объем работы, который она должна выполнить, а остальное ее не касается. Но теперь, когда встал вопрос об ее уходе, это оказалось камнем преткновения. Елисеев высказал красноречивое "фи", мол, мальчики к тебе привыкли, да и где мы другую такую найдем, чтоб ни один из них не оказался обойден вниманием. Настаивал на том, чтобы и после свадьбы она продолжала работать "по специальности". Ничего, говорит, раз в недельку можешь и ускользнуть от мужа — от него особо не убудет. Долго не могли прийти к консенсусу. Елисеев настаивал на своем, Люба отнекивалась. В итоге оба пошли на компромисс: Елисеев отпускает ее, заменяя девочкой из запасного состава, но в особых случаях, ради VIP-персон ли, или же когда новенькая не будет справляться с объемом работы, он оставляет за собой право вызвать Любу в срочном порядке и там уже никакие возражения, уважительные причины приниматься во внимание не будут.
В последний рабочий день, в аккурат накануне свадьбы, Любаша аж прослезилась. Мужички устроили ей торжественные проводы — с цветами, теплыми словами, и непременным конвертиком в знак благодарности и уважения. Ради такого случая "помывка" затянулась далеко за полночь — благодарные клиенты "кормились" впрок, не зная наверняка, что будет завтра. Расходились ближе к утру усталые, но довольные. Любаша пьяно рыдала на плече Елисеева, монотонно повторяя один и тот же риторический вопрос, прерываемый назойливой икотой:
— Как же вы теперь без меня, бедненькие? Ик, сиротинки вы мои, ик. Как же, ик…
Вовка презирал себя. Презирал свою слабость и нерешительность, абсолютную безвольность в таком наиважнейшем деле, как создание семьи. Любаша, конечно, славная девушка — добрая, честная, такая ласковая и преданная, но ведь он не любит ее. Ну пусть бы хоть чуть-чуть нравилась, тогда его женитьба на ней была бы хоть как-то оправдана. Но ведь даже говорить с ней ему не интересно! Как же он будет жить с ней в одном доме, спать в одной постели, вместе завтракать, вместе ужинать… Ведь ему был неприятен самый обыденный прием пищи вместе с нелюбимой женщиной, чего уж говорить о большем… А как же его жизненный принцип: "Ни одного поцелуя без любви"? Господи, как же все сложно…
Когда он шел к Голикам, чтобы вручить приглашение на свадьбу, он намеренно выбрал такое время, когда кто-то из Таниных родителей должен был быть дома. Ведь не пригласить на свадьбу Голиков он не мог — как никак, а уже пять лет они считаются близкими друзьями его семьи, а значит, обойти их вниманием в такой важный момент было бы крайне непочтительно. А остаться с Таней один на один в такой щекотливый момент он откровенно малодушничал. Ведь всего три дня назад, фактически сделав ей недвусмысленное предложение, предал, обманул ожидания бедной девочки. Ведь как она, бедняжка, ждала его звонка, а он, негодяй, не перезвонил через час, как обещал. По закону подлости, притащилась Любка и два часа он не мог выпроводить ненавистную невесту. Когда же, наконец, черт ее унес, Танин телефон молчал. А на следующий день вся Вовкина решимость рухнула. Как представил Любкины слезы, людские пересуды, так и не нашел в себе силы защищать свою любовь. Решил плыть по течению: пусть будет, что будет. А теперь он должен отнести это проклятое приглашение Голикам. Ну как же ему приглашать Таню на свадьбу с другой женщиной?! Абсурд, сплошной авангард, непонятный и неприятный Вовке-традиционалисту.
Руки-ноги дрожали, тряслись все поджилки, когда звонил в дверь Голиков. А что, если откроет Таня? Что он ей скажет, как протянет проклятое приглашение? Господи, бедная девочка! Как же она перенесет его предательство? Но нет, повезло — дверь открыла Ада Петровна. Хотя какое это везение? О каком вообще везении можно говорить в его положении? Разве кто-то или что-то может спасти его от женитьбы на нелюбимой девушке? Вопрос риторический…
Танечка, маленькая моя, родная моя! Какая же ты сильная! Ведь ни один мускул на лице не дрогнул. Прочитала приглашение и даже нашла в себе силы улыбнуться, еще и пошутила: мол, будет повод напиться. А что ж тебе еще остается, только напиться с горя, что любимый женится не на тебе.
Как хотелось Вовке упасть ниц перед любимой, молить о прощении, отказаться от женитьбы на Любке. Ах, если бы только это было возможно… Выплатить бы ей неустойку, да и дело с концом, но ведь не деловое соглашение собирался разорвать, моральное. А это в тысячу, в миллион раз сильнее делового. И деньгами тут не отделаешься…
Свадьбу Вовка помнил смутно. События этого дня смешались, перепутались, как разноцветные кусочки пазла. С самого утра, не приняв ни грамма спиртного, уже чувствовал себя пьяным. Все происходящее выглядело абсолютно нереальным, страшным абсурдным сном. Любка в шикарном белом платье и совершенно нелепой широкополой шляпе с вуалью, так не шедшей к ее, хоть и милому, но довольно деревенскому лицу, с самого утра вцепилась в него мертвой хваткой, словно чувствовала, что женишок-то не слишком надежен, того и гляди — сбежит из-под венца. Загс, шампанское, памятник героям гражданской войны, шампанское, Вечный огонь, шампанское… Как в детском калейдоскопе, стеклышки складывались в фантастические, пусть и красивые, но какие-то нереальные узоры. Его мутило от присутствия нелюбимой девушки, а он все улыбался чему-то…
Но самое страшное ожидало его вечером, когда молодые подъехали к ресторану, а там гости уже выстроились в своеобразный живой коридор, по которому и предстояло пройти молодоженам. Когда Дрибница увидел среди гостей Таню, он, как кисейная барышня, чуть не рухнул в обморок. С этой минуты взгляд его был прикован только к ней. Под нестройный хор пьяной толпы, почти непрерывно орущей "Горько!", он словно во сне целовал чужие, пресные губы, а, лишь оторвавшись от них, снова и снова смотрел на одну только гостью, будто и не было больше никого вокруг…
Зато Таня веселилась от души. Периодически ловя на себе скорбный взгляд жениха, корчила соответствующую ситуации кислую физиономию: мол, как же так, что ты наделал, и тут же, отвернувшись от него, улыбалась и кокетничала с соседом напротив. Сима, которую Таня притащила с собой, преодолев немалые препятствия ("Ой, я не пойду, меня никто не приглашал…"), сначала робела, каждую минуту ожидая от какого-нибудь особо бдительного родственника молодоженов грозного вопроса: "А ты кто такая? Что ты здесь делаешь?!", но постепенно успокоилась, расслабилась, и даже стала заинтересованно поглядывать в сторону Вовкиного свидетеля. Свидетель отличался плотной фактурой и немалым ростом, чем, по-видимому, и привлек Симино внимание.