– Какая дорога? – опешил инспектор и зашевелился в своем коконе из одеяла. – В Хэдлоке и тропы нормальной никогда не было. Горные козлы себе ноги ломают!
Врал я всегда вдохновенно, но малоубедительно. Обычно мне безоговорочно верили только одинокие женщины, мечтающие о большой и чистой любви. Перед инспектором я выдохся окончательно и принялся молча вытряхивать пыль из своих карманов.
– Идите к себе! – сердито приказал инспектор. – Утром с вами поговорю.
Я пожелал присутствующим спокойной ночи и пошел в отель. До того, как свернуть за угол, я дважды обернулся. Конвоиры и инспектор не сводили с меня глаз. «Как все это мне надоело!» – подумал я, мечтая забраться в спальный мешок с головой, уснуть покойницким сном и проснуться только в усадьбе князя Орлова, в ажурной беседке, на которой играют в догонялки тени берез и где вечный оптимист и чудак Святослав Николаевич прогуливается по гаревым дорожкам, выбирая среди деревьев подходящую натуру.
– Вами интересовался мальчик, – сказал мне китченбой, едва я занес ногу на ступеньку, чтобы подняться на второй этаж отеля.
– Кто? Мальчик? Какой еще мальчик? – не поверил я своим ушам.
– Это сын портера, который живет на краю деревни в каменном доме, – пояснил официант. – Там у него лавка по продаже горной обуви.
Я передумал подниматься наверх.
– И что спросил этот мальчик? – с неприятным осадком в душе выяснял я.
– Он спрашивал, проживает ли в отеле русский альпинист Стас Ворохтин и когда вы будете у себя.
– И что потом?
– А потом он убежал.
– Куда?
– Туда, – махнул в темноту китченбой.
– У тебя водка есть? – спросил я, прислушиваясь к своим ощущениям. В душе был беспорядок, и я надеялся поправить этот недостаток проверенным способом.
– Ракша, сэр!
– Налей ракши.
Я выпил из кружки, встал на пороге «гаража», всматриваясь в темноту. Гулять в потемках по деревне не хотелось, но любопытство пинками гнало меня вперед. Сунув в руку официанта несколько смятых рупий, я пошел по улице, на сей раз в противоположную от «STATION-MASTER» сторону. Конечно, мальчика кто-то подослал, думал я, поднимая ногами невидимую пыль – ее можно было только почувствовать по запаху. А курьера посылают только в двух случаях: когда очень лень идти самому и когда не хочется оставаться в памяти свидетелей.
Я думал о том, насколько вероятно, что это чудачила Татьяна. Надо ли ей было выяснять то, что очевидно? Куда я мог понести инспектора, как не в деревню? И не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: русский, поселившийся в «Яке», это Стас Ворохтин, он же единственный русский альпинист во всей деревне…
Я был так увлечен поступком загадочного мальчика, что перестал ощущать свое движение по улице и, быть может, потому не сразу обратил внимание на темный контур человека, который появился рядом со мной, отстав всего на полшага. Я машинально остановился, чтобы пропустить его вперед, но человек, словно он был моей тенью, тоже замер в темноте, затем рядом что-то просвистело, и меня ослепила тупая боль в голове. Кажется, я успел крикнуть.
Потом – полный провал.
Штормило, меня укачивало, к горлу подкатывала тошнота, и я морщился, качал головой, но все никак не мог открыть глаза.
– Выпей, выпей! – говорил кто-то рядом, и я чувствовал, как мои зубы стучат о металл.
Я с трудом воспринимал пространство вокруг себя. Трудно сказать, сколько усилий мне потребовалось на то, чтобы определить, что я лежу на дощатом полу, а надо мной, словно ангелы, порхают рукава и полы одежды и оттого по лицу прогуливается сквознячок.
Приоткрыв глаза, я увидел лицо Татьяны. Без налобной повязки оно казалось бесстыдно голым. Девушка держала у моего рта кружку и заставляла что-то пить.
– Ты что… – с трудом произнес я, едва ворочая распухшим языком. – Обалдела… Чем ты меня ударила?.. Убери кружку!
За ее спиной звездно мерцали круглые глаза китченбоя. Он мял в руках мокрое полотенце, не зная, на что его намотать.
– Это не я тебя ударила, – мягко возразила Татьяна, убирая кружку от моего рта и внимательно глядя мне в глаза. – Ты вообще ничего не помнишь?
– А кто же меня ударил?..
– Не знаю. Я только слышала, как ты крикнул. Пошла по улице и увидела тебя лежащим…
Я приподнял голову и завел руку под затылок.
– Мозги, наверное, вытекли, – простонал я, нащупав больное место. – Дайте руку, какого черта я тут как ворсистый ковер…
Китченбой едва успел поддержать меня. Меня качало. Доски под ногами ходили ходуном, словно палуба фрегата во время шторма.
– Кожа немного рассечена, – сказала Татьяна, рассмотрев мой затылок.
– Ты не видел, кто меня шарахнул? – спросил я у официанта.
– Нет, сэр, я в это время был на кухне, – ответил китченбой. Он был так напуган, словно ждал от меня ответного удара, и вздрагивал, если я делал резкое движение.
– Ну, конечно! – проворчал я, выдергивая из рук официанта полотенце и прикладывая его к затылку. – Никто ничего не видел. А мне в десяти метрах от гостиницы едва голову не проломили… Лед у тебя есть?.. То, что его на Джомолунгме до хрена, это я и без тебя знаю, но мне нужен не айс-шелф[10], дружище, а айс фо коктейл. Понимаешь?
Я сел на стул. Боль неприятно пульсировала на затылке, словно меня методично шлепали мухобойкой. Татьяна с чашкой кофе маятником двигалась передо мной, как-то странно поглядывая на меня. Официант, дабы не нарываться на новые упреки, исчез на кухне. Я сидел в позе роденовского «Мыслителя», с той лишь разницей, что одной рукой прижимал к ране полотенце. Деревня, увязнув в темноте, хранила свои тайны.
– Не знаю, насколько ты замял конфликт с инспектором, – произнесла Татьяна тихо, – но я бы не стала полностью исключать его…
– Ладно! – сердито махнул я рукой. – Не старайся. Все равно я не верю ни тебе, ни инспектору, ни этому разносчику мороженых лямблий. Я тут всем мешаю.
– Зачем ты включал станцию?
– О! Вся деревня уже в курсе дела. Этой темы для обсуждения должно хватить на месяц.
– Лез куда не надо, вот и получил, – сделала вывод Татьяна.
Я пялился на ее шерстяные колготки, которые плотно обтягивали ноги, на свитер грубой вязки, достающий до колен, на эту уютную человеческую кошку с розовым носом и чувствовал, что в хитрости и тьме души заметно ей проигрываю.
– Понятно, – кивнул я и тотчас поморщился от боли. – Это сделал или инспектор, или начальник станции… Словом, кто угодно, но только не ты.
– Очень ты мне нужен, – фыркнула Татьяна и звякнула чашечкой о блюдце. – Мне от тебя ни вреда, ни пользы.
– Нет-нет! – возразил я. – От мелкой пакости так иногда сладко на душе бывает! Разве у тебя ни разу не возникало желания ударить меня по голове?
– Возникало, – созналась Татьяна. – Но не думаю, что тебе желали всего лишь мелкой пакости… Ты хорошо рассмотрел свою рану в зеркало? Если бы орудие пошло не по касательной, твой череп раскололся бы, как грецкий орех.
– Хватит пугать, – буркнул я. – Считай, что ты меня морально раздавила. Но хочу на всякий случай предупредить: не позднее завтрашнего утра я узнаю, кто это сделал. Если кто-то из местных, по приказу инспектора, то я заставлю его скакать, как одноногого тушканчика, прямо во дворец правосудия. Ну а если… Впрочем, хватит страшилками перекидываться.
– Почему же! – оживилась Татьяна. – Мне очень интересно, что ты сделаешь со мной?
– Попытайся догадаться. Даю три попытки!.. Нет, милая, ты меня не знаешь и даже предположить не сможешь, насколько страшна будет кара… Будь другом, смочи полотенце!
Татьяна тотчас встала, подошла ко мне, взяла меня за чуб и наклонила голову так, чтобы видеть затылок.
– Полотенце тебе больше ни к чему, – решила она, вернулась за свой стол, раскрыла «молнию» на походной аптечке. – А почему ты так уверен, что я тебя совсем не знаю?
Она перебирала тюбики с мазями, близко поднося их к глазам, чтобы прочесть название. Плохое зрение, подумал я. С такой близорукостью запросто можно промахнуться даже с двух шагов.