Я приподнимаюсь на локте, мечтая о более ясных воспоминаниях того, как это, проводить языком вниз по его подбородку к кадыку. Хочу вспомнить его расстроенным и отчаянным, помятым и потным, для того, чтобы я смогла наслаждаться знанием, что женщины, с которыми он сегодня встретится, будут знать только эту собранную и одетую его сторону.
Брюки темно-синего оттенка, рубашка крохмально белая, и он, стоящий перед вытянутым зеркалом, и завязывающий красивый сине-зеленый шелковый галстук.
- Поешь, хорошо? - говорит он, разглаживая руками перед рубашки, и затем тянется к синему пиджаку, который висит на небольшой подставке в углу. Хотела бы я в этот раз стать женщиной, которая встанет на колени, приманит его к кровати, претворившись, что нужно поправить галстук, но вместо этого утащить его обратно под одеяло.
Но, к сожалению, для осуществления этого плана по соблазнению, я была худенькой, а теперь, так вообще ощущаю себя скелетом. Мои ноги, дрожащие и слабые, когда я выкарабкиваюсь из постели. Не сексуально. Ни на грамм. И прежде чем я приму душ, и даже прежде чем приближусь к зеркалу, - и, определенно, прежде чем я попытаюсь соблазнить этого горяченького мужа-незнакомца-человека-перед-которым-я-хочу-снова-обна-житься - мне нужно что-нибудь съесть. Запах хлеба, фруктов, и сладкого нектара богов: кофе, который я не ведала на протяжении всех этих дней, долетает до меня.
Ансель идет назад, и его глаза сканируют мое лицо, и ниже, все мое тело, скрытое до середины бедра по одной из его футболок. По-видимому, я забыла упаковать пижаму. То, как он смотрит, подтверждает то, что я выгляжу как смерть, едва теплая, когда он говорит:
- Там на кухне есть покушать.
Киваю, удерживая его за лацканы пиджака, нуждаясь в том, чтобы он задержался еще на секундочку. Кроме Анселя, я не знаю здесь не единой души, и я едва в состоянии, обдумать свое решение улететь приблизительно через четыре дня назад. Я поражена запутанной смесью восторга и паники.
- Это самый странный момент в моей жизни.
Его смех глубокий, и когда он наклоняется, целуя меня в шею, он грохочет у моего уха.
- Знаю. Легко сделать это, но труднее довести до конца. Но все нормально, хорошо, Миа?
Это было очень загадочно.
Когда я отпускаю его, он отворачивается, засовывая компьютер в кожаную сумку через плечо. Следую за ним из спальни, застывая, когда вижу его хватающего мотоциклетный шлем, который лежал на столике у двери.
- Ты водишь мотоцикл? - спрашиваю я.
Его улыбка тянется от уха до уха, когда он медленно кивает. Мне довелось видеть, как автомобили ездят в этом городе. И я реально не уверенна, что он вернется целым и невредимым.
- Не смотри на меня так, - журит он меня, его губы надуваются, выдавая эти слова, а затем растягиваются в трусико-сносящей улыбке. - После того, как покатаешься со мной на мотоцикле, ты больше никогда не сядешь в машину.
Мне ни разу в жизни не приходилось оседлать мотоцикл – да и не хотелось особо - я навсегда отказалась от двухколесных транспортных средств. Но есть что-то в том, как он говорит о нем, как держит с удобством свой шлем под подмышкой и перекидывает сумку через плечо, заставляя меня задуматься над тем, что возможно, он прав. Подмигнув, он разворачивается и уходит. Дверь захлопывается с тихим, поверхностным щелчком.
Вот и все. Я была окутана туманом желудочного гриппа на протяжении нескольких дней, и теперь, когда мне стало лучше, Ансель ушел, и сейчас даже восьми нет.
За пределами спальни, квартира простирается передо мной соединенной кухней, гостиной и столовой. Во всем ощущается европеец. Мебели практически нет - черный кожаный диван, два современных стула без подлокотников, низкий журнальный столик. По другую сторону комнаты - обеденный четырехместный стол. Стены - эклектический микс фотографий в рамках и ярких картин. Для холостяцкой, квартира впечатляет.
Пространство открытое, но не очень большое, и здесь присутствует тот же наклоненный потолок. Но вместо французских дверей, распростирается стена из окон. Подхожу к тому, которое ближе, прижимаю руки к стеклу и смотрю вниз. На улице, Ансель забирается на свой блестящий черный байк, надевая шлем, приводит механизм в действие и отъезжает от тротуара. Даже с этого ракурса он выглядит смехотворно горячо. Жду, до того момента, пока он не сливается с потоком движения, затем отворачиваюсь.
Дыхание перехватывает, и я, прикрываю глаза, немного шатаясь. Это не из-за воспоминаний о тошноте или даже голоде, который заставляет мою голову слегка кружиться. А из-за того, что я здесь, и я не могу просто пройти пару кварталов и вернуться домой. Не могу взять телефон и исправить все к лучшему быстрым звонком моей семье. Не могу искать квартиру или работу в Бостоне, пока живу в Париже.
Не могу позвонить моим лучшим друзьям.
Ищу свою сумку по комнате, и, найдя, отчаянно начинаю рыться в ней в поисках телефона. Стикер прилепленный к экрану с аккуратным почерком Анселя ведает мне о том, что он настроил мне международный тарифный план. Это, на самом деле, заставляет меня смеяться - возможно, малость погорячилась с облегчением - так как, по правде, эта мысль, заставила мое сердце грохотать почти в панике: Как я позвоню девчонкам из Франции? То есть, это явно указывает на нелепость моих приоритетов. Кому какая разница, если я не говорю по-французски, или замужем ли я, собираюсь ли я покопаться в своих сбережениях или же то, что мой муж-незнакомец работает круглыми сутками? По крайней мере, я не расплачусь своим первенцем за минуты в AT&T.19
Брожу по квартире, в то время как телефон Харлоу звенит за тысячу миль отсюда. На кухне замечаю, что Ансель оставил для меня завтрак: свежий багет, масло, джем и фрукты. Турка с кофе стоит на плите. Он - святой и заслуживает какую-нибудь смешную награду за последние несколько дней. Возможно, постоянный минет, как подарок и плюс к этому пиво. Он извиняется за работу, когда на самом деле должна простить извинения я, за то, что он должен был убирать мою рвоту и идти покупать мне тампоны.
Беспрерывные воспоминания настолько ужасны, что думаю, никогда снова не позволю ему увидеть себя обнаженной без желания облеваться. Гудки идут и идут. В уме, делаю подсчет, зная, что когда здесь середина утра, то там, скорее всего очень поздно. Наконец Харлоу отвечает, стоном.
- У меня есть самый неловкий рассказ в истории самых неловких рассказов. - Выпаливаю я.
- Середина ночи, Миа.
- Хочешь или не хочешь услышать самое большое унижение моей жизни?
Слышу, как она садится, прочищая горло.
- До тебя только дошло, что ты все еще замужем?
Останавливаюсь, паника вселяется все больше в меня с каждой минутой.
- Хуже.
- Ты отправилась в Париж, чтобы стать секс-игрушкой этого парня на все лето?
Смеюсь. Если бы только это.
- Да, мы обсудим все это безумие, но сначала, я должна рассказать тебе о перелете сюда. Это было ужасно, хочу, чтобы кто-нибудь подсыпал мне что-нибудь в кофе, чтобы я забыла обо всем.
- Можешь выпить просто джина, - подкалывает она, и я хохочу до тошноты.
- У меня начались месячные в самолете, - шепчу я
- О, нет! - вскрикивает она с сарказмом. - Только не это.
- У меня не было ничего с собой, Харлоу. И еще я была в белых джинсах. В любой другой раз, я бы сказала "Ага, у меня месячные". Но в этот? Мы только встретились, и я могу придумать около пятнадцати тысяч разговоров с горячим полу-незнакомцем, которые предпочла бы этому "У меня начались ПМС, и я - дура, поэтому, просто дай мне завязать толстовку вокруг талии, чтобы все стало действительно очевидным о том, что происходит. Кроме того, ты - мужик, и я понимаю, что вряд ли такое может быть, но не завалялась ли у тебя парочка тампонов?"