Вот именно! Так ему и надо, наглецу. Если бы только ей еще набраться смелости и ответить взглядом на его взгляд. И она заставила себя посмотреть в эти сверкавшие синие глаза, в которых при упоминании ее фамилии на долю мгновения мелькнул холодок. Но тут же на смену ему пришла улыбка, и Оливия решила, что ей просто показалось.
– Счастлив познакомиться, мадемуазель Сент-Этьен.
– Откуда вы узнали, что я француженка? – спросила она, все еще пытаясь понять, не ошиблась ли, приметив холодок в его глазах при упоминании имени Сент-Этьен.
– Хотя вы свободно говорите по-английски, в вашей речи проглядывает легкий французский акцент, – пояснил Шелби. Он не имел ни малейшего желания просвещать мадемуазель Сент-Этьен насчет своей матери-француженки.
– Нет ли у вас причин испытывать неприязнь к моим соотечественникам, господин полковник?
– Во всяком случае, не к прекрасной даме, только что спасшей мне жизнь, – галантно возразил он.
Оливия всегда распознавала фальшь в голосе собеседника – сказывалось воспитание отца, неудачливого игрока, который умел лучше подбирать слова, нежели выигрышные комбинации в покере. И девушка решила перейти в открытое наступление, дабы выяснить, как много готов рассказать ей Сэмюэль либо уточнить, что он пытается скрыть.
– Скажите, а почему вас пытались убить? И кто это мог быть, по-вашему?
– Понятия не имею, – пожал плечами Сэмюэль. – Возможно, просто грабитель. За моего коня могли дать большие деньги.
– Конечно же! Именно поэтому грабитель первым делом пристрелил лошадь, чтобы беспрепятственно оттащить ее на живодерню, – съязвила Оливия и бросила на Шелби уничтожающий взгляд.
– Наверное, просто дрогнула рука, – нашелся Шелби. – Первым выстрелом он чуть не снес мне полчерепа. Лошадь упала в тот момент, когда я пытался ускакать и натянул поводья. К счастью для меня, грабитель оказался не очень метким стрелком.
– Судя по тому, как из вас хлещет кровь, не такой уж он плохой стрелок, – резко заметила она. Ее шерстяной шарф уже приобрел темно-красный цвет, особенно бросавшийся в глаза по сравнению с мертвенной бледностью, проступившей сквозь загар на лице полковника.
– Не извольте беспокоиться. Обещаю не падать в обмороке из экипажа и не пугать ваших лошадей, – ответил он с мрачной усмешкой. – Я бывал в худших переделках, а это пустяк, царапина.
– Для пустяковой царапины слишком обильное кровотечение, – возразила Оливия. – Как вам удается сохранять спокойствие, сознавая, что вы можете умереть от потери крови?
– Практика, дорогая мадемуазель Сент-Этьен, – небрежно бросил Шелби, не подавая вида, как ему плохо. Нестерпимо горела рана на руке, и каждая новая рытвина на дороге отдавалась болью в голове. Хотелось поскорее прилечь и забыться, но приходилось сидеть прямо и держаться из последних сил.
Возле бедной фермерской хижины на подъезде к Вашингтону Оливия придержала лошадей. У дороги возвышался сруб колодца, и рядом стояло замшелое дубовое ведро.
– Думаю, вам следует промыть раны и надо остановить кровотечение, прежде чем вы перепачкаете всю обивку. Заодно поинтересуемся, не могут ли хозяева фермы снабдить нас бинтами. А если нет… – Оливия взбила пышные нижние юбки и закончила: – Придется использовать подручный материал.
Шелби высоко оценил ее напускную бодрость: он заметил, как девушка побледнела, взглянув на его окровавленную руку.
– Настал ваш черед пообещать, что не упадете в обморок под ноги лошадям, – поддразнил он ее.
Оливия презрительно фыркнула, спрыгнула на землю и стала высматривать обитателей фермы. С ветхого крыльца на девушку уставилась с подозрением лохматая желтая собака, грозно оскалив зубы.
– Никого не видно, – со вздохом заключила Оливия и повернулась к Сэмюэлю, который тоже вылез из коляски.
Полковник решительно направился к колодцу и здоровой рукой достал воды. Затем приподнял ведро, наклонился, облил себе голову и вновь опустил ведро в колодец.
Оливия молча наблюдала за ним. Шелби тряхнул головой и пригладил ладонью мокрые волосы. Во все стороны разлетелись жемчужные капли, радугой сверкая на солнце. Девушка почувствовала, как учащенно забилось сердце при виде тонких блестящих струек воды, стекавших по его мужественному подбородку и исчезавших за воротом мундира. «Я веду себя неразумно, очень неразумно, – подумала Оливия. – Да, он необыкновенно хорош собой и обаятелен. Но что я знаю о полковнике Шелби? Ясно одно: он замешан в какой-то тайной интриге и кто-то вознамерился его прикончить, но больше мне ничего не известно». Тем не менее приходилось признать, что ее неудержимо влекло к этому таинственному человеку.
– Черт побери! Потерял шляпу. А шляпа абсолютно новая. Да и мундир тоже теперь безнадежно погублен, – ворчал полковник, осматривая окровавленную, перепачканную грязью и местами порванную одежду.
– Вам… вам следовало бы поскорее промыть и перевязать рану на руке. В противном случае будет погублен не только ваш мундир, – заметила она, облизнув внезапно пересохшие губы.
– Всенепременно, но не здесь, не снаружи, – рассеянно проговорил он, поднял ведро и отвязал от веревки. – Солнце уже садится, и становится прохладно… и к тому же место очень открытое.
Значит, опасность не миновала. Оливия бросила быстрый взгляд на дорогу, а потом увидела, что Шелби направился к двери хижины.
– А если никого нет дома? – полюбопытствовала она.
В ответ на нерешительность, прозвучавшую в ее голосе, он обернулся, вскинул бровь и объявил:
– Мы войдем в дом в любом случае. Мы же не собираемся их грабить. Нам просто ненадолго нужна крыша над головой, чтобы сделать повязку… если, конечно, вы не передумали и по-прежнему готовы пожертвовать своей нижней юбкой.
Шелби выжидательно смотрел на Оливию. Она приблизилась к нему, как бы принимая брошенный вызов, но, когда полковник собрался было открыть дверь, девушка, запинаясь, проговорила: – Но это неприлично… нам нельзя оставаться наедине… я имею в виду – в помещении…
Сэмюэль откинул голову и расхохотался:
– Вы сама осторожность, крошка моя, но сейчас уже поздно думать о правилах хорошего тона. Вначале вы совершенно одна, без сопровождения, появляетесь ниоткуда и лихо спасаете мне жизнь. Потом вы правите лошадьми с удалью бывалого кучера, и мы летим по ухабам с бешеной скоростью, рискуя в любую минуту свернуть шею. А теперь вы вдруг начинаете разыгрывать из себя бонтонную светскую даму.
Его насмешка едва не заставила Оливию топнуть ногой от злости.
– Для человека, которому я недавно спасла жизнь, вы позволяете себе слишком много грубостей, месье полковник. – Гнев усилил французский акцент девушки.
Сэмюэль подметил и это, и сверкнувшее в ее глазах изумрудное пламя.
– Примите мои извинения, мадемуазель… но вы мне так и не объяснили, почему оказались в одиночестве на этой пустынной дороге, – не преминул добавить он, повернулся и вошел в явно брошенный обитателями дом. Собака на крыльце подняла голову, но, видимо, решив воздержаться от дальнейших демонстраций протеста, встала и шмыгнула внутрь за Шелби.
Оливия минуту постояла, обуреваемая сомнениями. Ее так и подмывало вскочить в коляску и умчаться в город, оставив с носом надменного полковника. Но нельзя же бросать раненого; кроме того, ее неудержимо влекло к этому человеку. Никогда прежде она не испытывала такого чувства к мужчине. «Дурочка», – обругала себя девушка и направилась к двери.
3
Оливия решительно вошла за Шелби в темное помещение. Полковник принялся разматывать шарф, которым была перевязана рана. Он делал свое дело спокойно и уверенно. Рука его не дрогнула и в тот момент, когда лицо исказила гримаса боли. Расстегнув затем пуговицы форменного кителя, он быстро вынул из рукава здоровую руку и стал осторожно высвобождать раненую. Наблюдая за этой сценой, Оливия будто приросла к полу хижины и не могла отвести глаз от батистовой сорочки, оказавшейся под кителем. Тонкая ткань плотно охватывала широкие плечи и мягко облегала мускулистый торс. Не успела девушка осмыслить происходящее, как он начал снимать и сорочку. Это уже было чересчур.