– Почему вы еще не приняли постриг? – спросил он. Вопрос застиг ее врасплох.
– Я… не знаю, – пробормотала она, собирая карты, чтобы передать ему.
Их пальцы соприкоснулись, и она быстро отдернула руку.
– Уверен, что вы знаете, Анджела.
– Это серьезный шаг. Я хочу быть абсолютно уверена в правильности своего решения, – ответила она, складывая руки на коленях.
– Для того чтобы решиться стать женой, вам понадобилось всего несколько месяцев, а ведь это тоже обязательство на всю жизнь. А здесь вы уже провели несколько лет…
Анджела совершила ошибку, взглянув в его глаза. Они были такими темными и пронзительными, что казалось, он смотрит ей прямо в душу или в самое сердце. Этот взгляд лишил ее присутствия духа, и, не успев подумать, она выпалила:
– Потому что я хочу замуж. Хочу иметь мужа, детей, дом, – продолжала распаляться она, не в силах остановиться. – Я в этом уверена, и всегда была уверена. Я не хочу принимать постриг. Мне просто нужно время, чтобы смириться с судьбой.
Она закрыла рот рукой. Она вовсе не собиралась говорить такое. И уж тем более при ком-то. Это были ее тайные мысли, ее тайные желания. И они все время должны были оставаться тайными и невысказанными.
Почему она решила признаться во всем именно ему? Он наверняка будет считать ее дурочкой, которая намекает, что не прочь выйти за него замуж. Это, конечно, нелепость. Он был не из тех, кто женится, а она не может настолько заблуждаться, чтобы думать, будто он может измениться.
Филипп ничего не сказал. Он вновь раздал карты. На этот раз она была уверена, что он специально проиграл ей, поскольку, когда пришло время открывать карты, у него на руках оказались всего лишь двойка червей и двойка бубен, а у нее – валет и туз. Ровно двадцать одно очко.
– Почему вы остановились? Вчера, да и сегодня тоже, вы могли меня поцеловать, но не стали этого делать. Почему вы остановились? И не лгите мне, не говорите, что в вас проснулось сочувствие или какое-то другое благородное чувство.
– Вы никогда не пробовали воспринимать себя просто как девушку, которая однажды совершила ошибку? – непринужденно спросил он.
– Сейчас не моя очередь отвечать на вопрос, – сказала она, потому что это был совсем не тот вопрос, над которым ей хотелось размышлять.
Он пожал плечами, словно давал понять, что уже знает ответ и ему, в общем-то, безразлично, ответит она или нет.
– Ну, возможно, я устал подтверждать свою репутацию, – сказал он, откидываясь на подушки, – и оправдывать самые мрачные предчувствия окружающих. А может, я просто не знаю ответа на этот вопрос и не понимаю, почему остановился. Но я знаю, что вы не хотели, чтобы я остановился.
– Сейчас не моя очередь отвечать на вопрос, – пожала она плечами.
– Это был не вопрос, Анджела.
И тогда Филипп сел и наклонился вперед. Ее спина напряглась. Кончиками пальцев он осторожно взял ее за подбородок и легко потянул к себе.
И опять было все, как с Лукасом: пульс участился, голова закружилась. Но появились и новые ощущения: некая вибрация, пронесшаяся по ее телу, и накатывающаяся снизу теплая волна. Анджела закрыла глаза.
Лукас заставлял ее чувствовать себя «живой». Филипп заставлял ее чувствовать себя «бессмертной». Время, место и все остальное вообще переставало иметь хоть какое-то значение.
Его губы почти касались ее губ. Они были так близко, что она чувствовала, как они раскрываются. Но он опять не поцеловал ее.
Филипп наклонился чуть ближе, касаясь своей поросшей щетиной щекой ее лица. Она выгнула спину и откинула голову. Его губы легко скользнули по ее коже – по шее, потом ниже, к вырезу платья и обратно.
Он все еще не целовал ее. Но прошептал:
– Возможно, я остановился потому, что ты возненавидела бы меня, если бы я поцеловал тебя.
Она не ответила. Филипп нежно подхватил ее голову и вновь прошептал:
– Но я не знаю, может, было бы лучше, если бы ты меня ненавидела.
– Я уже ненавижу тебя, – тихо произнесла она.
– Если я тебя поцелую и мне удастся изменить твои чувства, то это может быть гораздо хуже.
– Да. – Анджела не была уверена, было ли это согласие или мольба.
– Или, – вновь прошептал Филипп, – все кончится тем, что ты возненавидишь себя.
– А разве тебе это не безразлично? – спросила она. Филипп не ответил, она лишь почувствовала, что он отстранился от нее. Анджела открыла глаза и все поняла.
– Тебе действительно небезразлично.
Он снова пожал плечами, как бы говоря: «Мне безразлично. Абсолютно безразлично».
«Лжец». Она нахмурилась. Но он этого не увидел, потому что отвел глаза, словно вдруг смутившись чего-то.
– Тебе действительно небезразлично, – повторила она. – Для тебя важно, что я могу подумать о тебе. И тебе небезразлично то, что ты можешь повлиять на мое отношение к самой себе. А ты сидишь тут весь вечер и рассказываешь мне, какой ты поверхностный, эгоистичный, ставящий превыше всего свои интересы, и вообще бесчувственный. И…
– Анджела… – тоном, призывающим ее замолчать, произнес он и чуть наклонился вперед.
– Ты лгун, – прошептала она. – Но тебе совершенно небезразлично.
Его лицо было в нескольких дюймах от нее.
– Мне совершенно безразлично, – сказал он. И тут он, наконец, поцеловал ее.
Глава 6
Филипп солгал. На самом деле ему было совсем небезразлично. Открытие этого нового для него чувства – тревоги и переживания – было настолько пугающим, что он не мог припомнить, чтобы когда-либо в своей жизни был так напуган. Такого страха он не испытывал даже когда ожидал выстрела, неподвижно сидя в седле.
Он переживал, и она это знала.
Инстинкт подсказывал ему бежать. Но с его ранениями это был не лучший выход.
Вместо этого он поцеловал ее. Только поцелуй мог заставить ее замолчать, перестать облекать в слова правду, которую он не хотел знать. Поцелуй должен был положить конец его страху и его мыслям. Филипп не хотел думать, не хотел бояться и не хотел переживать.
Итак, он поцеловал ее, надеясь, что она возненавидит его, и его переживания уже не будут иметь никакого значения.
Филиппа никогда не ударяла молния, и он мог лишь представить, что при этом испытываешь. В ту секунду, как их губы встретились, он почувствовал горячий, острый, жалящий удар, за которым последовали теплая волна и ощущение вибрации каждой клеточки его тела. «Воспламенение» – это было самое подходящее слово для описания того, что он почувствовал внутри себя. Это было пламя – такое жаркое, неудержимое, что не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему гореть.
И все же он попытался контролировать ситуацию. Он боролся с собой, чтобы не поглотить ее полностью, хотя ему так хотелось этого.
Их губы раскрылись. Он скользнул внутрь, она сделала то же самое. Ощущать ее вкус, быть внутри ее – все равно, что сыпать порох в сжигающий его огонь. Ослепляющий, оглушающий взрыв. Поцелуй становился все глубже. Филипп покорился. Он погиб. Но если ему суждено заживо сгореть, он утянет ее с собой.
Она не сопротивлялась. Ни в малейшей степени. Ему нужна была опора, и он обхватил ладонями лицо девушки. Боже, как нежна была ее кожа! Ему нужен был якорь, потому что он начал чувствовать себя потерянным и словно безвольно плыл по течению, но, Боже, она должна была плыть вместе с ним. Анджела положила руку ему на грудь, чуть повыше гулко стучащего сердца. Ее рука скользнула выше и замерла на его затылке. Несмелым движением она привлекла его к себе. Еще один взрыв. А потом забвение. Сладкое, чистое, полное забвение. Абсолютно никаких мыслей. Не было ни прошлого, ни будущего, одно лишь блаженство настоящего.
Возможно, прошел час или одна минута, этого Филипп не знал. Похоже, что это было недолго.