Эти рассказы, в общем-то, никого не интересовали, но все сотрапезники Корбина были слишком хорошо воспитаны, чтобы показать это.
Впрочем, ужин был недолог: гости графа Блэкмора предвкушали вечернюю прогулку в склеп, и через четверть часа после трапезы все собрались в бильярдной. Корбин был облачён в твидовый пиджак и вооружён тонкой длинной тростью, Гелприн — тёплую куртку и галоши. Герцогиня надела роскошную амазонку, а милорд Фредерик замотал горло тёплым шарфом и надел охотничьи сапоги.
Последняя предосторожность оказалась совсем не лишней: хоть граф провёл своих гостей не по дну ложбины, а по верху холма, полого спускавшегося к старой часовне, тем не менее, под их подошвами то и дело хлюпала вода, а ноги скользили по влажной траве. В дороге, совсем недальней, меньше полумили, их сопровождали Ливси и поджарый рыжеволосый человек с сонными глазами на худом, испитом лице. Он нёс несколько факелов. Монтгомери подумал, что это грум Корбина и, как понял потом, не ошибся.
Часовня высилась четырьмя романскими шпилями над кронами росших в ложбине огромных дубов, но сама терялась в уже наступавших сумерках. Когда все подошли ближе, проступили стены тёмного камня, узкие арочные оконные пролёты и имитация колонн по четырём углам. В таком же арочном пролёте, только с западной, освещённой последними лучами солнца стороны была дверь, тёмная, массивная, запертая сведёнными в центре железными перекладинами на замок. Над дверью и окнами были вырезаны круглые окна-розетки. Часовня не производила особого впечатления, разве что тяжёлые глыбы гранита, из которых она была сложена, несколько контрастировали с романтичностью утончённых арок. Содержалась она в идеальном порядке: вокруг все было выметено, в узких окнах и розетках отблесками заката светились витражные стекла, даже петли дубовой двери были смазаны, окаймлявшая же часовню резная ограда, выкрашенная бронзовой краской, накладываясь на чуть пожелтевшую уже зелень окружавших часовню кустов, издали казалась дорогой парчой.
Генри Корбин пояснил, что склеп находится под часовней, только с юга и, обойдя строение, все остановились перед оградой. Хозяин Блэкмор Холла открыл калитку и спустился по уходящим вниз массивным, но неглубоким ступеням. Те, кто их выбивали в граните, явно понимали, какой груз будут спускать вниз и как важно с ним не споткнуться. Ливси провернул ключ в замке на двери, засветил факел и вошёл первым, освещая путь хозяину и его гостям.
Монтгомери поёжился, вступая в мрачные внутренности склепа: вход ему показался ему ртом огромного кита, заглатывавшего входящих. Дневной свет сюда, вниз, уже не проникал, но факел Ливси освещал склеп от стены до стены. Помещение и вправду было довольно небольшим, квадратным, окаймлённым по трём стенам нишами. Монтгомери насчитал их по четыре в каждой стене, кроме той, где был вход. Некоторые из них пустовали, но большинство были заняты массивными старыми гробами.
В центре усыпальницы высились три постамента. На боковом слева — стоял гроб, центральный же и правый боковой — пустовали. Два гроба были свалены в углу — один резной, дубовый, большой, второй — без резьбы, простой, поменьше и полегче.
Монтгомери поморщился: запах тут стоял невыносимый: застоявшийся, тяжёлый и приторно сладковатый, дурманящий голову. Герцогиня вынула веер, начав обмахиваться и, тем не менее, с любопытством осматривалась, не проявляя никаких женских ужимок и ни на что не жалуясь.
— А чей это гроб? — леди Хильда указала рукой на постамент и тут же прервала себя, прочтя на гробовой таблице надпись, — ага, достопочтенная Кэролайн Кавендиш, урождённая Корбин, — а этот гроб тут и стоял?
Генри Корбин покачал головой.
— Нет, моя дорогая, её гроб стоял в левой нише, наверху, — граф указал рукой в тёмный угол, — а тут был гроб первого графа Блэкмора. Но после того как в усыпальнице стало происходить невесть что, я распорядился поставить гробы предков, которые оставались на месте, в ниши, а эти три — установить на постаменты. Ну и чему это помогло?
Джеймс Гелприн медленно водил головой из стороны в сторону, оглядывая старую усыпальницу, и на лице его, точно он сидел за покерным столом, ничего не проступало. Фредерик Монтгомери молча стоял у входа. Старый склеп навёл на него тоску.
Пройдёт совсем немного лет — и его останки тоже сложат в такой же резной деревянный ящик, и тоже, как ненужный хлам, запрячут в семейную усыпальницу, а через пару десятков лет он, как и эти трухлявые мумии, тоже будет взирать на мир чёрными провалами черепа да улыбаться оскалом беззубого рта. Чёрт возьми…
Он горестно вздохнул. Умереть… вернуться в небытие, когда не нужно выходить на сцену жизни, облачаться в пышные одеяния или лохмотья, произносить напыщенные монологи… Мы проспали тысячи веков, не ведая печалей и забот, оставались в тиши, во сне, более глубоком и мирном, чем сон младенца. А теперь страшно боимся после мучительного, лихорадочного существования, пережив сотни напрасных надежд и праздных страхов, опять погрузиться в вечный покой!.. Почему?
Монтгомери уныло оглядел старые каменные ниши с неподвижными гробами.
О, вы, воины и рыцари, спящие в каменных приделах склепа старинной часовни, в глубоком безмолвии, не нарушаемом даже звуками органа, — разве неуютно лежится вам в месте последнего упокоения? Неужто вы хотели бы восстать из гробниц? Неужели сетуете, что боль и страдание навеки покинули вас, и вам жаль, что не слышите вы об умножении вражеских рядов и об увядшей любви вашей дамы? Неужели вы сожалеете, что ни один звук никогда не потревожит ваш вечный покой, неизменный, как мрамор ваших надгробий? А ты, мысленно вопросил он покойную жену, ты, к которой стремится моё сердце, и будет стремиться, пока не утратит способность чувствовать, ты, что любила беззаветно, почиешь ли и ты в мире, или будешь жалобно взывать ко мне со своего могильного ложа?
Арчибальд Хилтон не обременял себя философическими размышлениями, но в свете факела внимательно разглядывал гробы, лежащие в углу. Первый, массивный и резной, украшенный дорогими ручками с позолотой, треснул по стенке, крышка с серебряной табличкой и крестом тоже раскололась, из гробового отверстия высыпался прах, похожий на грязноватые опилки, в стороне валялись жёлтый полуистлевший череп и несколько костей. Второй гроб, простой, без украшений и позолоты, тоже был раскрыт, оттуда страшными провалами глазниц и злым оскалом зиял ещё один череп с остатками густых чёрных, но сильно запылённых волос.
Перси Грэхем тоже тщательно оглядел хранилище. Сначала он думал, что дело наверняка в наводнении, но сейчас покачал головой. В склепе не было никаких следов воды. Стены были сухи, как пески пустыни. Он осмотрел пол и стены склепа на предмет подозрительных трещин, которые могли бы указывать на свободный камень, но все кирпичи и блоки были крепкими и нетронутыми, особенно же прочен был фундамент — и точно выбитый ударами кирки и заступа в твёрдой скальной породе. Ни воде, ни ветру сюда было не добраться. Да и откуда — ведь они на добрых десять футов под землёй. Оглядел он и потолок, но тот был ровной плитой, без всяких отверстий.
Загадка занимала всех, кроме Гелприна, с полным безразличием оглядывавшего потолок склепа, и Монтгомери, который был подавлен горестными размышлениями и обеспокоен, не продуло ли его, ибо чувствовал лёгкую боль в пояснице.
— А когда последний раз гробы установили в нужном порядке? — полюбопытствовала герцогиня.
Корбин замялся, пытаясь вспомнить, и повернулся к груму.
— Не помнишь, Джон?
— Месяц назад, миледи, мы каждый месяц убираем здесь, — ответил грум, не задумываясь. Его голос был хрипл и скрипел, как немазаная телега. — Но по весне, милорд, когда мы убирали тут, — он повернулся к Генри Корбину, — мы заглядывали в склеп на следующий день после того, как закрыли его, всё расставив по местам. Чарли, наш псарь, забыл тут перчатку, вот Ливси и пришлось снова открывать склеп.
— И что? — герцогиня была явно заинтригована.