Монтгомери кивнул, бросил взгляд на беседующих о чём-то Марвилла и Говарда, которым вскоре предстояло стать почти свояками, и направился в выделенные ему апартаменты. Комнаты были уютны и дорого обставлены. В гостиной старый герцог с любопытством выглянул в окно: на закате, обливавшем уступы горной гряды и бурые пятна болотной ряски особым палево-рыжим светом, вид и вправду был прелестен. Правда, милорда Фредерика удивило, что, несмотря на довольно жаркий сентябрьский день, над болотом курилась туманная дымка, особенно густая в ложбине меж двух валунов, удивительно напоминавших огромных жаб, но размышлять об этом было некогда. Вошёл камердинер Монтгомери, прибывший почтовой каретой ещё до полудня, и поторопился помочь господину.
— Что тут слышно, Джекобс?
Монтгомери нисколько не сомневался, что получит исчерпывающий ответ: его слуга легко заводил знакомства среди челяди в любом доме, куда бы ни приезжал его господин. Глупо было думать, что сегодня Джекобс зря терял время. Милорд поощрял любопытство камердинера не потому, что был склонен к досужим сплетням. Он просто любил быть в курсе происходящего. Лакей же, практичный и здравомыслящий, прекрасно знал прихоти своего господина.
— Все сбились с ног, милорд. Кухарка ворчит, что ей не прокормить такую ораву гостей, горничных не хватает, экономка жалуется на нехватку дров, одеял и полотенец, грум брюзжит, что из-за чужих лошадей в конюшне не хватит сена, конюх фыркает, что приходится постоянно гонять повозку в Сохэм то в лавку за скатертями, то к мяснику, то на маслобойню, то ещё за чем-нибудь, — тут к такому не привыкли.
— А что говорят о племянницах Корбина?
— Девицы весьма своенравны, к тому же — не шибко-то ладят друг с другом. Но в местной таверне сплетничают, что их матушки, сестры его сиятельства, тоже друг друга недолюбливали. Это, выходит, у них семейное, милорд.
— А леди Хильда уже здесь?
— Нет, милорд, — покачал головой камердинер, — вдову герцога Хантингтона ожидают завтра. Пока прибыла её компаньонка, но она, кажется, итальянка, выглядит чрезвычайно странно и весьма неразговорчива, — на лице Джекобса промелькнуло разочарованное выражение: он не привык, чтобы с ним отказывались поболтать горничные или камеристки. — Она только обронила, что миледи обязательно приедет.
— А что в ней странного, Джекобс?
— Её зовут Бартоломеа Дальбано и она уродлива, как смертный грех, сэр. Настоящая ведьма.
Монтгомери пожал плечами. Внешность слуг его никогда не интересовала.
— Постарайся всё же узнать, приглашена ли леди Хильда своим крёстным, и если да, то с какой целью?
— Это я и так знаю, милорд, — Джекобс самодовольно улыбнулся, — миссис Майлз, экономка, сказала, что господин последний год траура постоянно переписывался с леди Хильдой, и она уже гостила здесь в январе. Ей необычайно понравился замок зимой, она обмолвилась, что хотела бы посмотреть на эти места на исходе лета, и лорд Генри тогда же пригласил её побывать здесь на Михайлов день, когда закончится траур.
— А она понравилась молодым леди?
— О, они её не видели, — педантично уточнил Джекобс, — мисс Кэтрин и мисс Сьюзен провели зимние месяцы в Лондоне. Здесь они обе живут только с конца мая по конец сентября и, говорят, ненавидят Блэкмор Холл. Обе молодые леди сами очень хотят посмотреть на герцогиню.
Без четверти семь ударил гонг. Милорд прошёл в столовую, где уже собрались хозяин и его племянницы, кареглазая и темноволосая Сьюзен Сэмпл и белокурая пухленькая Кэтрин Монмаут. Тут же были и женихи девиц, Эдвард Марвилл что-то шептал на ухо мисс Монмаут, а Говард любезно улыбался мисс Сэмпл.
Старик пристально оглядел девиц. Кэт была довольно мила, лицо, округлое и нежное, ничем не отталкивало, разве что улыбка, открывавшая не только зубы, но и влажные десна, немного портила её. В жестах и мимике мисс Монмаут проступало нечто изнеженное и мечтательное, казалось, она смотрела на вас и не замечала, то ли грезя, то ли воображая себя в каких-то иных местах, например в театральной ложе или на балу.
Приглядевшись к мисс Монмаут, Монтгомери довольно быстро постиг нрав девицы, тем более что видел подобное совсем нередко. Такие тепличные особы так привыкли к продуманной смене приятных впечатлений и настолько приучены к довольству и безделью, что малейшее усилие превращается для них в пытку. Они почивают на ложе из розовых лепестков и жизнь для них — «волны амбры среди полей Элизия», им противна даже мысль о скорбях. Они взвинчивают каждое своё ощущение до сладострастной утончённости, а каждое движение превращают в изящный и элегантный жест. Вокруг них должны витать волшебные ароматы и нежные звуки, им навстречу должны попадаться только милые лица; они должны мягко ступать по ярким коврам или подстриженным лужайкам. Книги, искусство, шутки, смех заполняют все их мысли и часы. Что им до испытаний и превратностей судьбы? Какое отношение они могут иметь к тяжкому труду, борьбе, бедности, болезням и мукам, обычно составляющим удел человечества? Все это непереносимо для них даже в воображении.
Сделав эти неутешительные наблюдения, Монтгомери обратил внимание на мисс Сэмпл, которая сидела, глядя прямо перед собой и за весь ужин не произнесла и трёх слов. Красавицей её назвать было трудно. Ястребиные, совсем не женственные глаза и густые брови с изломом придавали ей что-то сварливо-замкнутое и делали старше. Однако в ней чувствовались воля и ум, да и стотысячное приданое тоже кое-чего стоило.
Причина вражды кузин теперь стала понятна старику: глупенькая и хорошенькая Кэтрин презирала сестру за некрасивость, а Сьюзен, холодная и умная, считала сестру дурочкой.
За столом Монтгомери внимательно поглядывал на Чарльза Говарда и сделал вывод, что не ошибся: тот был весьма галантен с невестой, но, вспоминая разговор в экипаже, милорд Фредерик видел, что он ничуть не увлечён мисс Сэмпл, и ничего странного тут не был: некрасивой девице был, видимо, нужен муж, а нищему жениху — деньги. Эдвард Марвилл шутил и смешил мисс Монмаут, выглядел влюблённым и счастливым, но Монтгомери, хорошо зная Эдварда, понимал, что весёлость его наиграна, глаза же молодого человека, несмотря на расточаемые улыбки, тусклы и холодны. Марвилл был посредственностью, но глупцом не был. И потому было понятно, что восторгаться пустой глупышкой Кэт искренне он тоже не мог.
Монтгомери стало тоскливо, и только Генри Корбин, погрузившийся в весьма милые милорду Фредерику воспоминания о старине, сделал ужин приятным. Впрочем, и тут не обошлось без дурных впечатлений. Мисс Монмаут морщилась, как от зубной боли, едва речь заходила о смертях, болезнях или военных операциях. Она не притворялась. Даже упоминать о таких вещах, по её мнению, было неприлично, и одна только мысль о бедствиях смертельно угнетала расслабленное воображение девицы.
Чарльз Говард после ужина, пожаловавшись на головную боль, уединился в своих апартаментах. Мисс Сэмпл, зная, что её жених плохо переносит дорогу, не стала возражать. Кэт же Монмаут приказала подать новое платье, торопливо, шикая на камеристку, надела его и с улыбкой предстала перед зеркалом. Прелестно, просто прелестно, Эдвард будет в восторге. Они договорились пройтись по парку — обсудить будущее. Боже мой, неужели пройдёт всего несколько месяцев — и она обретёт свободу и счастье с любимым?
Эдвард Марвилл был самым тонким и интересным человеком из всех, кого она только встречала, он обладал удивительным, очень тонким вкусом, а, главное — сами вкусы их были поразительно похожи! Эдвард любил «Эвелину, или Историю выхода молодой леди в свет» Фанни Бёрни, восхищался «Удольфскими тайнами», «Итальянцем, или Исповедальней Кающихся, Облачённых в Чёрное» Анны Радклиф, обожал «Мельмота Скитальца» Мэтьюрина! Но и это ещё не всё. На музыкальном вечере у сэра Ригли он заказал, подумать только, её любимую «Весеннюю песнь» Арна и «Облака» Дибдина! Какое сходство наклонностей!