— Познать человека? — усмехнулся Корбин, — как? По внешнему виду, словам, поступкам?
Герцогиня подошла к ним, с любопытством взглянула на портреты и начала внимательно прислушиваться к разговору.
— Не знаю, — пробормотал Монтгомери, — но я никогда бы не подумал, что они грешники.
— А, может, молва лжёт, — ядовито высказался Корбин.
— Судить надо все-таки по внешности, — заметила герцогиня, всё ещё не отрывая глаз от портрета. — Такое суждение, хоть и кажется самым поверхностным, наименее обманчиво: собственно говоря, именно этим способом умные люди, как правило, и пользуются. Разве не так?
Герцог кивнул.
— Да, словесные заявления ничего не стоят, поступки могут быть лицемерны, но над своей внешностью никто не властен. По словам знаменитого остроумца, «речь нам дана, чтобы скрывать свои мысли». Лорд Честерфилд советовал внимательно глядеть в лицо собеседника, подлинные мысли которого нам хотелось бы узнать, ибо у него больше власти над словами, нежели над выражением лица. Жизнь человека может быть ложью самому себе и другим, тогда как его портрет, написанный великим художником, наверняка запечатлеет на полотне подлинный характер и выдаст его тайны потомству.
— Не могу сказать, — не возразил, но поправил его суждение Корбин, — что самые отъявленные лицемеры говорливы. На портретах Кромвеля его рот так плотно сжат, как будто он боится проронить хоть одно лишнее слово.
Разговор стал занимать Монтгомери.
— Лицо, по большей части, говорит о том, что мы передумали и перечувствовали — остальное значения не имеет. Полустёршийся, неумелый портрет Донна, предпосланный его стихам, даёт мне более точное представление о нём, чем все его произведения. Я не могу убедить себя в том, что великий человек может быть с виду дураком. Внешность складывается годами, выражение запечатлено на лице событиями целой жизни, и отделаться от него нелегко. Не раз замечено, что иногда с первого взгляда нам что-то не нравится во внешности другого, вызывает странное ощущение, но потом под напором иных обстоятельств забывается, и, пока с нашего знакомого не будет сорвана маска, мы не увидим чёткого подтверждения своим ранним впечатлениям. Такого рода впечатления лучше раскрывают личность, чем слова или поступки, ибо демонстрируют состояние духа, неизменное при всех обстоятельствах и в любых обличьях.
В разговор осторожно вмешался и граф Нортумберленд.
— А что вы тогда скажете, милорд, о любви с первого взгляда?
— Не думаю, что так называемая любовь с первого взгляда столь уж большая глупость, как часто приходится слышать, — ответил Монтгомери. — Мы ведь обычно заранее знаем, какой должна быть та, что нам понравится, — серьёзной или весёлой, брюнеткой, шатенкой, блондинкой, будут ли у неё золотистые косы или чёрные, как вороново крыло, локоны. И когда нам встречается воплощение всего, что нас восхищает, вопрос решается сам собой. Мы никогда не видели раньше никого, отдалённо напоминающего нашу вновь обретённую богиню, но она именно то, что мы всю жизнь искали. Кумир, который мы боготворим, — это образ, нам уже знакомый. Он жил в наших дневных помыслах, являлся нам во сне, подобно волшебному видению. «О ты, которая с тех самых пор, когда я впервые увидел тебя, увлекла мою душу божественной красотой и пленила очарованием, не думай, что победа твоя была неполной, оттого что мгновенной, — ведь в твоём нежном облике второй Имоджен я увидел все, что уже давно любил, — женскую грацию, скромность, миловидность!»
Герцогиня рассмеялась.
— Мужчины редко столь разумно судят о женщинах. Последнее видно по тому, кого они берут в жены. Помню, в Лондоне несколько лет назад кто-то рассказал о браке после тринадцати лет ухаживания, и заметил, что, по крайней мере, у супруга было время изучить характер своей подруги жизни. Мой муж ответил: «Вовсе нет — на следующий же день она могла оказаться прямой противоположностью тому, чем представлялась все эти годы». Я не могла не восхититься этой высшей мудростью и подумала в тот момент, что нам никогда не добраться до окончательной разгадки человеческого характера и не познать его.
Корбин с усмешкой согласился.
— Женщины тоже хороши! Ведь как только начинается разговор на тему, интересную для мужчин или позволяющую им себя показать, женщины выходят из комнаты и занимаются чем-то своим. Таким образом, красноречие, гений, учёность, порядочность — всё, в чём честолюбие побуждает мужчин преуспеть и тем завоевать рукоплескания, — оказываются бессильны покорить сердца представительниц прекрасного пола. Они любят лишь молодых красавцев.
— Но вы не можете отрицать, — насмешливо покачала головой герцогиня, — что молодость и красота — не единственный способ завоевать привязанность, остроумие и мужество нас всё же впечатляют.
— Быть может, самым притягательным магнитом оказывается для женщин сильное, нескрываемое тяготение к ним? — спросил Хилтон. — Счастливый любовник у всех народов — это верный рыцарь, дамский угодник.
Разговор продолжался, при этом Монтгомери ненадолго словно потерял нить беседы, задумавшись.
«Вот взять, например, того же Хилтона. Красавец, но никто его не примет за умного, не зная, кто он. Тогда, отвечу, скорее всего, он и не умён, противоположное же мнение о нём ошибочно. А вот граф Нортумберленд, — бесспорно, талантливый человек; однако, если он не взволнован какими-нибудь из ряда вон выходящими событиями, он кажется полумёртвым. Он при желании остроумен, но ему не хватает воодушевления. Он способен на благородные поступки, но низость натуры будто сквозит в каждом его движении. Таков он на самом деле и есть! Лучшая часть его личности скучна, туманна, свинцово-тяжела. Поглядите на него, когда он говорит. От его слов могла бы «в груди и у костлявой хищной Смерти душа проснуться». А лицо ничего не выражает. Что же мы должны считать истинным проводником его души? Похоть, томление, туманные воспоминания — вот беспокойные обитатели её, губы же его шевелятся просто машинально. А Гелприн и его лицо мумии? Впрочем, здесь не всё так просто…»
Но тут Монтгомери опомнился и, отвлёкшись от размышлений, снова стал прислушиваться к разговору.
— Нет-нет, — говорил Корбин. — По поведению судить нельзя! Я знаю человека, которого считали дурным другом на том только основании, что он никогда сердечно не пожимал руку. Признаю, что это охлаждает людей жизнерадостных, но за фасадом крайне флегматического темперамента нередко кроется самый пылкий дух, — так же как огонь высекается из наиболее твёрдого кремня.
— Причина — в сочетании предубеждённости против других и пристрастности к себе, — заметила герцогиня. — Мы подходим к другим с уже сложившимися представлениями и, разуму вопреки, укладываем всё, что нам встречается, в излюбленные прокрустовы ложа своих взглядов.
Монтгомери, снова взглянув на портрет Джошуа Корбина, вздохнул.
— По правде говоря, нет людей совершенно недостойных, как нет и тех, у кого вовсе не имеется недостатков. Короткое знакомство с самыми скверными людьми уменьшает отвращение к ним, и мы часто удивляемся, что величайшие преступники выглядят как обычные люди. А что удивительного? Если некто был бы только тем негодяем, о котором мы читали и составили отвлечённое представление, то он был бы просто воплощённым представлением о преступнике, он бы, конечно, не разочаровал зрителей, а выглядел бы тем, кем и являлся — чудовищем! Однако у него есть мысли, чувства и, может быть, добродетели, и всё это вполне уживается с самыми развращёнными привычками и отчаянными поступками.
Герцогиня поддержала старого герцога.
— Да, это не ослабляет наш ужас перед преступлением, но смягчает отношение к преступнику, он оказывается простым смертным, а не карикатурой на порок. Такой взгляд, хоть он и проникнут милосердием, не кажется мне ни излишне вольным, ни опасным. Муж рассказывал мне, что человек, писавший признание в убийстве, остановился и спросил, как пишется слово «убийство». Если это правда, то отчасти его затруднение объясняется потрясением, вызванным воспоминанием о свершившемся, а отчасти тем, что он хотел избежать словесного выражения поступка. «Аминь» застряло у него в глотке.
Хилтон подхватил слова герцогини.