Наверное, перед смертью нужно думать о других вещах.
Просить прощения у богов за грехи.
Извиняться перед теми, кого ты волей-неволей обидел.
Злиться из-за того, что конец твой пришёл слишком быстро.
Но не вспоминать нежные прикосновения единственной ночи с любимым. Не думать о том, как это грустно — расставаться навсегда. Интересно, будет ли Дарио, хоть изредка думать обо мне? Вспомнит ли наше путешествие?
Между чередой битв и настоящей семьёй, нянчась с детьми и целуя жену…вспомнит ли глупую землянку, что помогла ему вернуться домой?
Свежий воздух тронул кожу. Я вдохнула химическую смесь очень схожую на кислород, раз ещё могла дышать. Недавний удар по животу продолжал отдаваться болью, а щёку, наверное, теперь украшал красный след от пощёчины.
Красиво. Мы стояли высоко. Если сравнивать с земными многоэтажками, то примерно девятый этаж. Я видела ровные лужайки, подстриженный зелёный газон, несколько фонтанов и много петляющих дорожек, ведущих к ним.
— Где же он… — нервно пробормотал Жевон. Неужели ждёт зрителей для этого скучного представления?
Я услышала звук, который ни с чем не спутаю. Позади открылся портал. Мне не пришлось долго гадать, кого же там принесло, потому что меня тут же развернули по направлению к прибывшему.
Белые волосы, небесно-изумрудные глаза, короткая, едва заметная щетина, сурово поджатые губы…Теперь на нём блестел доспех, делая его мощную фигуру ещё крупнее.
— Отпусти её, она ни в чём не виновата, — нет, я виновна, что полюбила тебя.
— Как ты смеешь обращаться к своему императору! На колени, и может, я пощажу тебя и твою шлюху, — Жевон вытянул перед собой мой кулон. Шарик раскачивался туда-сюда, и эта мелочь, единственное, что позволяло мне дышать дальше.
— То, что ты изнасиловал Алерию и надел на голову корону, ещё не делает тебя императором, — спокойно сказал Дарио, он делал медленные, но широкие шаги, приближаясь.
— Она моя жена, а ты…ты…подлый изменник, что убил нашего ребёнка.
Я всмотрелась в прекрасное лицо Дарио. Он не спешил опровергать слова брата. В горле пересохло. Неужели демон и вправду убил ни в чём неповинного ребёнка?
— Не успело ему исполниться и двух месяцев, как моего сына нашли мёртвым в колыбели, за что тебя и лишили магии, — я ждала, чёрт возьми, ждала, что Дарио нацепит свою фирменную ухмылку, но он продолжал идти. Не оправдывался, не обвинял брата во лжи, он молчал.
И я слышала в этом молчании раскаяние.
Раскаяние за убийство невинного дитя.
— И что ты сделал потом, братец, — Жевон начал отступать к краю. Наверное, неправильно было называть этот выступ балкончиком, потому что тут спокойно можно было провести целый бал. — Растворил сущность этой женщины, начисто лишённой и крупицы магии.
— Замолчи… — что это значит? Он же обо мне говорит, да? Растворил сущность?
— Я слышал, как тебя называют…Генерал-саламандра, знаешь почему…
— Заткнись!
Ещё шаг отделял нас от падения вниз. Вдруг моё тело воспарило над поверхностью. Я почувствовала себя легчайшим перышко, что держит ветер. Но следом шипы ужаса и страха пронзили меня. Я зависла в воздухе и по щелчку пальцев Жевона должна была упасть.
Разбиться.
— Потому что ты, как та саламандра из сказки, в любой пустыне построишь королевство. Ты спасёшься, ступая по трупам, называя инструменты в достижении цели — семьёй.
Как в замедленной съёмке я видела, как Жевон поднимает кулон губам, целует маленькую планетку, перешагивает сквозь низкие перила, расправляет руки в стороны, словно крылья.
— Ты уничтожил наследие отца, превратил Империю в пепел, убил моего сына, — Жевон посмотрел на меня. — Не знаю, что твориться в твоей голове, брат, но вижу, как ты смотришь на эту женщину. Она дорога тебе, наверное, даже больше, чем Серцилла. Будет высшей мерой милосердия, что я забрал их обеих.
— Нет…
Крик Дарио.
И мой предсмертный полувздох.
Я бы хотела, чтобы за спиной у меня выросли крылья,
Чтобы взмывать в небеса, освободившись от земных оков.
Но любовь моя ведет в темные углы,
К злодею, чьи глаза лазурита и изумрудов полны.
Он притягивает меня силой необъяснимой,
От его прикосновений, словно огнем, я горю.
Моя душа в плену его магии и преступлений,
Оттого я больше никогда не полечу.
Он играет со мной, как куклой на своих нитях,