— Что? — Не поняла девушка, и обернулась.
Перед ней стояла маленькая, горбатенькая, старушка, с залитым слезами лицом, в темно-зеленом, в желтый горошек платочке, в облинявшей овчинной безрукавке, поверх затасканного серого сарафана и стоптанных, сырых валенках.
— Молю. О тебе не зря народ молвит, что мудра ты не по годам. К князю с жалобой идти не хочу, боюсь, лют он на суд да расправу, покарает моего внучка, а ты сможешь все решить мирно. Уговорами. Поставь мальчонку на путь истинный, образумь, не дай свершиться страшному. На колени встану, ноги целовать буду.
— Да что ты бабушка? С ума сошла? — Не дала ей упасть Слава. — Расскажи потолковее, что произошло, я может, что и присоветую.
— Не совет нужен мне. Разговор нужен. Посовестись внучка моего надо. Со свету ведь меня сводит. Житья не дает. Сил ужо терпеть нет. Пойдем милая, я провожу, тут недалече.
— Не могу, жених у меня сильно болен. Нужна я ему. — Славуня не знала, что делать, и идти нельзя, и не пойти невозможно. Стояла, не решаясь, как поступить.
— Мы быстро, милая. Тут рядышком. Верста всего до моей избы, она в ельнике, на отшибе стоит. Ведунья я, меня люди боятся, вот рядом с деревней селится и не дозволяют. Но ты-то девушка мудрая, понимаешь, что все страхи их пустые. Вреда от меня нет. — Потянула она настойчиво за руку. — А я тебе медку лесного. Ароматный медок, как слеза. Сама взварчику попьешь, да жениха напоишь...
— Только если быстро. — Сдалась наконец девушка. — Поговорим и я тут же назад. А медок, это лишнее. Не за плату я помогаю.
Как вышла Славуня за ворота города, люди видели, а вот зачем и с кем, рассказать уже не могли, словно им память стерли. Морок навели.
Глава 16 Побег
Тошнило, и болела голова. Слава пришла в себя: «Что происходит, где она находится?» Какое-то помещение, но на столько темное, что ничего не видно. Странное сочетание запахов сена, навоза, хлеба, и еще чего-то кислого и неприятного, чего-то знакомого, но в данный момент не разобрать, да и не время об этом думать, слишком страшно, но все же: Если — это конюшня, то причем тут хлеб? Если изба, то причем навоз? Одни загадки, да еще страшная боль терзает голову, стучит в виски, словно гвозди забивает.
Ноги и руки связаны. Она лежит на чем-то жестком, по всем ощущениям грязном деревянном полу. Из прошлого помнит только, что пошла помогать незнакомой бабуле, поговорить с ее жестоким, глупым внуком. Помнила, как вышла из ворот города, и как шла за своей старенькой провожатой, забавно семенящей косолапящими ногами. Потом та внезапно остановилась и села никуда не свернув, прямо на тропе в грязную лужу:
— В валенок что-то попало... Ты иди милая, я догоню, прямо по дорожке ступай, тут совсем недалече, как увидишь ельник, там-то домишко мой и будет. — Лепетала старуха, стягивая мокрую обувку.
— Я помогу. — Славуня присела перед ней, но та замахала руками.
— Что ты, что ты! Сама я. Неча белы рученьки марать, вон сколько на ходунках грязи-то налипло. Иди милая, я сама справлюсь. Сучек видать попал, вот и колется, ступать мешает. Вытряхну да догоню. Иди, не сумлявайся. Я скоренько.
Слава пожала плечами. Зачем навязываться тому, кто от помощи отказывается, неприлично это. Поднялась да пошла в направлении, указанном бабушкой, тут не заблудишься, тропка одна, других нет.
Последнее, что запомнила девушка, так это то, как показался на взгорке еловый лес. Только и успела подумать: «Действительно недалеко». — И мир мгновенно погас.
Темно и страшно. Ее видимо похитили, и только один человек, а вернее богиня, это могла сделать — Инглия. Только один есть у Славы враг, могущественный, страшный и жестокий. Пощады не будет, и помощи ждать неоткуда. Лель ушел, как только появился Орон, а тот куда-то улетел, каркнул, и как пес с цепи сорвался, только и видела его. Никто не знает теперь куда ушла девушка, где искать. Надятся ей теперь можно только на себя.
Что-то зашуршало в темноте, затопало семенящими шажками, заохало, быстро приближаясь, и споткнувшись о вытянутые ноги Славы, упало грохнув металлическим звуком то ли кастрюли, то ли ведра об пол.
— Да чтоб тебя упыри сожрали!... Чтоб тебе пусто было!.. Какого лешего ты тут растянулась?... Другого места отдохнуть не нашла? И вообще. Чего тебе тут понадобилось? — Писклявый голос, заверезжал, изрыгая проклятия.
Слава даже ничего не успела ответить, как зажегся тусклый фонарик, осветив маленького мужичка, ростом с грудного ребенка, с всклокоченной рыжей бородой, в потертом тулупчике из шкуры непонятного, в силу засаленности, животного, в холщовых, широких, оранжевых штанах, с грубой красной заплаткой на коленке, сношенных лаптях на голую ногу и зимней шапке «треухе», с опущенным вниз одним ухом, а вторым, торчавшем вверх как ухо насторожившегося кролика, с которого свисали лохмотья квашенной капусты. Красные глаза сверкали праведным гневом, а нос-сарделька, пыхтел и сопел, выражая всю степень обиды.