— Однако. — Хмыкнул он, вытерев ладонью пот со лба, размазав его и кровь по морщинам и сделав этим выражение лица хищным. — Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Пошел по дрова, а попал на охоту. — Он поднял улыбающиеся глаза. — Тебя как звать-то парень, иль ты немой, я чего-то от тебя еще ни единого слова не слышал?
— Богумир. — Почему-то смутился тот. — И, я не немой.
— Теперь-то уж слышу, что не немой. — Хмыкнул незнакомец. — Ну а я Первом зовусь. Первым я у мамки с тятькой народился, вот так и прозвали, не утруждая себя думками. Это откуда же тебя, Богумир, к нам в лес занесло, такого неумелого, и какого лешего, ты к спящему Хозяину в берлогу полез? Согреться хотел, что ли. Одежка-то у тебя не по сезону, в ней и летом, пожалуй, зябко?
— Из Прави я, там всегда тепло, а к медведю я не лез, очнулся там после того, как изгнали. — Богумир расправил гордо плечи, видимо надеясь показать тем самым божественное происхождение, но это действие вызвало у Перва только ехидный смешок.
— Да что же за день-то такой, то медведь, то пацан блаженный, себя богом возомнивший и к медведю проповеди о всеобщей любви читать в берлогу забравшийся. Тебя парень случаем по голове никто не приложил? Больно бред твой на испуг не похож. Тут кто-то явно постарался тумаками, иль заклятье какое пакостное наложил.
— Я правду говорю. — Обиделся Богумир.
— Вижу уже, что правду. У вас, тех кто с головой не дружит, все что не придумаете, все правда. — Он вздохнул и поднялся. — Не знаю, кто ты да откуда, но бросить тебя в такой одежке, да хворого на голову, в лесу на морозе не могу, пошли к дому. Там взвару горячего выпьешь, да отогреешься у печи, а то мороз крепчает. Вон посинел уже весь как покойник. На-ка вот, одень. — Он скинул полушубок и протянул парню. Тебе нужнее, а у меня свитерок собачей пряжи, теплый да мягонький, дочурка связала, не замерзну если быстро идти будем. Ты воротничок то подними, прикройся, не то уши отвалятся, вон побелели уже, снежком их разотри.
Только сейчас Богумир почувствовал, на сколько замерз. Легкий хитон, последнее веянье моды в Прави, среди божественной молодежи, тепло не держал совсем, так как соткан был из дорого потустороннего шелка и не предназначен для холодов, а на ногах у парня вообще ничего кроме самих ног не было.
Перв еще раз его осмотрел, нахмурился и вздохнул очередной раз.
— Дорога у нас дальняя, а босым, ты на дороге ходилки свои потеряешь, отколются сосульками. Сядь пока, в тулупчик закутайся да ноги туда-же подогни, отогрей, а то они красные у тебя, как раки в кипятке, а я сейчас тебе обувку какую-никакую справлю. Подожди чуток.
Он грубо отобрал нож у Богумира, который тот все еще зачем-то держал в руке, и не возвращал хозяину, и склонился над медвежьей тушей. Ловко срезал приличный кусок шкуры, разделил его пополам, задумался, сдернул с себя тонкий поясок, тоже располовинил и обернулся к парню.
— Давай, вытягивай ноги, обуваться будем. Лишь бы только по таким следам за нами волки не увязались, или еще какая напасть лесная, дюже от них кровью воняет. В это время, для серых разбойников, юшка кровавая, как леденец для мальца. — Вздохнул, и ловко намотал обрезки шкур на ноги парня, на манер портянок, закрепив их пояском. — Ну вот, теперича другое дело. Может и не очень удобно, но зато не замерзнешь. Вставай да пошли. Нам еще на вырубку зайти надо, топор там забрать, не гоже инструментом разбрасываться.
Бывший бог, сын Даждьбога и Морены, внук самого Перуна, покорно шел следом за невысоким, простым мужичком, как бычок на привязи. Перв торил дорогу, впереди, в снегу, а Богумир отбросив всю свою божественную спесь, смотрел с благодарностью в парящую на морозе потом широкоплечую спину и двигался следом.
И вновь странное чувство наполняло душу парня теплом. Совсем незнакомый человек, пришел на помощь в трудную минуту, согрел, поделившись собственной одеждой, не бросил, замерзать, и ведет к себе в дом, даже не спросив никакой платы, и не задумавшись: «Кто такой, этот новый знакомый? Может тать? Или еще кто, с кем даже разговаривать боязно?». Что это?.. Глупость? Нет, это то, чего не хватало парню раньше. Это доброта. Может быть, и грубая, коряво проявленная и насмешливая, но настоящая, без всякого притворства, искренняя доброта.