— Да уж, борониться... — Усмехнулся ехидно, отряхиваясь Филька. — Нам порты в пору менять, от твоего боронения, а Светозара, так вообще едва до смерти не зашиб, вон, смотри, у того гляделки до сих пор в разные стороны косятся, никак плече мое рассмотреть не может. — Он развернулся и махнул светлячку рукой. — Сюда лети болезный, тута я.
— Я уже извинился. — Гордо расправил плечи оборотень. — С вас и того довольно. Пошли, темнеет уже, скоро цветок силу наберет, пока дойдем самое его время настанет.
***
Все та же изба, все те же люди и духи.
Не нравилось в этом доме Славуне, слишком неприятные воспоминания. Здесь она едва не досталась обозленному чудовищу на потеху, тут едва не съели ее спутника, храброго парня, почти брата. Дрожь непроизвольно пробирает при воспоминании недавнего прошлого, но что не сделаешь ради любимого. Сейчас ее место именно тут. Только ее любовь и вера должна с молитвами впитаться в лечебное снадобье, увеличив многократно его силу. Так сказала Верна, и девушка ей поверила.
Изменилась бывшая кикимора. Что-то теперь светилось в ее глазах такое, что не давала сомнениям глодать душу. Добро и желание помочь и никакой хитрости во взгляде.
Теперь в избе, все по-другому. Бывшая старуха-кикимора, а с недавних пор румяная, улыбающаяся все время, дородная женщина, стоит у печи, в белоснежном фартуке, шепчет заговор, мешает зелье деревянной поварешкой, дует в булькающий чугунок, подбрасывая туда травку. Филька, с неизменным Светозаром на плече, сидит на лавке у стены, и молча наблюдает за ней.
— Подай-ка красавица мне корешок плакуна. — Протянула Верна, не оборачиваясь Славе руку. — Самое его времечко подоспело. Он слезки твои по любому усилит многократно, воспоминания пробудит в заблудившейся душе, глядишь, и дорожка назад отыщется. — Черный корешок полетел в бурлящую жижу. — Теперь слизи жабьей чуток, в ней сила против злобных духов, тех, что болезням пакостным служат. — Она опрокинула туда — же глиняную плошку с тягучей зеленоватой жидкостью. — Очень хорошо. Теперича пусть побулькает мальца, силой наберется, а мы можем в это время взварчику с медком попить, обещала ведь тебе в свое время, да по злобе не исполнила.
— Пойду я пожалуй, в погребе приберусь. — Филька спрыгнул с лавки. — Поди натоптали там, без хозяйского пригляду, намусорили, а меду я не хочу, не любитель сладкого.
— Ах шельмец. — Рассмеялась Верна хлопнув себя ладонями, по пышным бедрам. — После твоего пригляду, капусты на зиму не останется, неча там делать, вчерась прибиралась.
— Чего сразу не останется-то. — Отвел глаза домовой. — Я же только на пробу, на соль, и совсем чуть-чуть, а если чего лишнего кто слопал, то я тут не причем, со мной вон и Светозар всегда был. Вы не смотрите, что он маленький, он за троих жрет. Ротик маленький, да животик удаленький.
— Что? — Взвился светляк. — Кто жрет? Сам мялку свою остановить не можешь, а на меня сваливаешь, куда только лезет. Не пойду с тобой, тут останусь, мне мед больше нравится. — Он перелетел на плечо Верны и показал домовому язык. — Не пускай его, его убить легче, чем капустой прокормить.
— Предатель. — Буркнул домовой, и ловко выскочил вон из избы, никто даже крикнуть не успел.
Бывшая кикимора, смеясь ловко подхватила с пола посвистывающий паром самовар, и поставила на стол, туда же водрузила плошку с медом, и две чашки.
— Пускай бежит, его не остановишь, а ты присаживайся девица, не гнушайся. Привечу тебя, угощу лесными дарами, может хоть чуток вину сою заглажу. Открылись у меня глаза. Посмотрела я на своего внука, и многое поняла. Другим он стал, счастливым, и заслуга в том твоя. Прощение великая сила. — Она отвела взгляд в сторону. — Вот и за себя прошу: «Прости дуру». — Не ведала, что творила по злобе, да в обиде. На глазах, словно туман, ничего не видела, кроме мести, вот и превратилась в болотную тварь вместо доброй лекарки. — Она вздохнула и повернувшись посмотрела Славе в глаза. — Но все в прошлом, теперь я вновь к делам праведным вернусь. Лечить людей буду. Никому не откажу, и плату буду брать справедливую, а тому, кто платить не сможет, того и так попользую, прощу неспособность отдариться. Знаю теперича, что в прощении сила.
Свет в окне заслонила тень, и в него заглянуло лихо.
— Я принес пиявок свежих, черненьких, как ты и просила, бабуля. — Единственный глаз посередине лба светился искренним счастьем, а губы растянулись в улыбке.
— Заходи Славочка, заходи внучек, как раз успел, самое время им подходит, а я пока жар цвета в котелок подброшу. — Она встала и взяла поварешку. — Пусть огонь душевный, что дорогу к свету больному нашему заслоняет, в себя возьмет. — Она склонилась над чугунком, и зашептала наговор.