— Славочка? — Округлил глаза Светозар и посмотрел удивленно на Славуню. — Он что, твой тезка?
— А ты букашечка думал, что ему от рождения имени не дали? — Не оборачиваясь произнесла Верна. — Славкой я его тогда еще нарекла, кто же знал, что судьба так распорядится, что тезки друг дружке помогут, да и мне заодно к жизни возвернуться поспособствуют. Видимо так уж богами задумано было. — Она повернулась к скрипнувшей двери, куда входил лихо. — Давай пиявок, внучек, закину в варево, для оттока дурной крови, от буйной головы Богумира.
Тихо стало, никто не мешал бывшей кикиморе варить целебное зелье, только она сама изредка нарушала тишину, и еле слышно бормотала себе под нос молитвы, и наговоры, изредка делая непонятные пассы руками. Лихо поклонился Славе, подошел, и сел рядом на лавку, с любовью рассматривая спину бабушки.
— Давай, красавица. — Повернулась та к Славе. — Теперь ужо твоя очередь настала. Зажми в ладошке Перунов цвет, к сердцу прижми, и про себя прочти молитву Роду. Только искренне прочти, с полной верой в его помощь, ну а когда в чугунок цвет волшебный кидать будешь, то молви так: «Помощи прошу, Род батюшка. Верую в силу твою. Верую в мудрость твою. Верую в твою любовь к детям своим. Не оставь страждущих. Помоги просящим. Подними любого моего из сна мрака проклятущего». — Как промолвишь, так мгновенно кидай цветок в кипяток, и не бойся, если огнем тот вспыхнет, так быть и должно. Так значит, что услышал высший просьбу. Будем надеяться, что зелье, твоими молитвами усиленное, поможет, поднимется болезный на радость нам.
Слава взяла из протянутых ладоней небольшой, алый, с белыми прожилками цветок. Сжала его в кулачек, и внезапно покачнулась. Внезапное осознание того, что надо делать, озарила сознание. Нет, она не будет молится, она обратится к богу, как к своему родственнику, как к родителю, как к суровому, но справедливому дедушке, который выслушает и поймет.
Она закрыла глаза, и прижала цветок к груди. В ее душе зазвучал голос, который мог услышать только он, создатель этого мира, других ушей он не касался. Только она и он:
— Ты не услышишь от меня мольбы, ты не услышишь от меня стонов, я обращаюсь к тебе, не как к богу, а как к своему отцу. Надеюсь, ты меня слышишь. Богумир, конечно, виновен во многих проступках, но у него есть оправдание, он был избалован родителями, и не ведал что творил, это та истина, которую ты знаешь. Не может ни бог, ни человек осознать того, что он не видит и не чувствует.
Богумиру выпала возможность осознать то, что другим не дано, что недоступно было ранее никому, была дана возможность ощутить себя в другой сущности, и он достойно справился с этим.
Мало того, он смог полюбить. По-настоящему, искренне, без каких-либо выгод для себя, и ради этой любви, он отказался от бессмертия. Отказался ради меня. Вот и я готова пожертвовать ради него всем тем, что у меня есть. Возьми мою жизнь, но верни Богумира, верни, и заставь забыть все то, что нас связывало. Ты можешь, я знаю. Он достоин счастья. — Слава открыла глаза, разжала ладошку, и бросила в бурлящее варево цветок. Тот мгновенно вспыхнул ярким пламенем, рассеялся радужным туманом, по поверхности и осел, впитавшись в тут же переставшее булькать зелье.
— Род принял твою молитву. — Засмеялась Верна. — Он поможет.
— Да. — Улыбнулась Слава и упала, лишилась чувств.
Глава 25 Решение Рода
Перед кроватью бесчувственного Богумира собрались все. В гнетущей тишине слышалось только рыдание стоящей на коленях, и уронившей голову на грудь сына Морены. Слава беззвучно плакала в объятиях угрюмого отца, и Перв не зная, как утешить дочь, только и мог, что монотонно гладить ее по спине. Даждьбог хмуро смотрел мокрыми глазами в окно, а рядом с ним стоял и отрешенно рассматривал растерянную, не находящую себе места Верну, Перун.
— Я все правильно сделала, и сам Род явил знак, что поможет. — Бывшая кикимора бегала взглядом по собравшимся, пытаясь заглянуть каждому в глаза, и заламывала руки в отчаянии. — Не понимаю, что не так? Все должно было получится, а Богумир словно и не пил зелья этого проклятого, не один мускул на лице не дрогнул.
— Сынок. — Полный боли, глухой голос Морены, словно ответил лекарке на незаданный вопрос. — Что же ты такого натворил, что высший не хочет возвращать тебя нам. Как бы знать, забрала бы твой грех на себя, пусть меня карает.