– Ну, а теперь вам понятно, товарищ курсант? – произнёс он с обидной для меня и уже отработанной им ироничной интонацией.
Возможно бы, всё опять обошлось, но кое-кто из моих товарищей обернулся ко мне с насмешливой улыбкой, поддерживая тем самым явное издевательство надо мной. Я стараниями Абдразякова вдруг сделался для всех частью потехи нашего самоуверенного шутника-подполковника.
И я не сдержал себя. Я не выдержал!
Я поднялся с места, но молчал. Я держал паузу до тех пор, пока не увидел, что Абдразяков на моё несанкционированное действие остановился, словно вкопанный, и буквально переполнился нескрываемым удивлением. Только после этого я, чеканя каждое слово, под удивленные взгляды своего взвода, произнёс так, будто сам почувствовал себя разогнавшимся для наступления танком:
– Товарищ подполковник! Я прошу вас в таком тоне больше мою фамилию не упоминать!
Аудиторию раздавила тишина. Это я хорошо помню. И частью этой тишины и общего удивления в широко раскрытых глазах моих товарищей стало чрезвычайное замешательство Абдразякова. Это я тоже помню!
Он оторопел и не мог вымолвить ни одного слова. Он, всегда чрезвычайно самоуверенный, некоторое время представлял собой полное смятение чувств и замешательство. Ещё бы! Вдруг на него при всех попёр какой-то курсант-недоумок!
Я же, закончив фразу, самостоятельно сел на своё место и под столом крепко сжал в замок ладони, которые стали предательски трястись от возбуждения.
Мне осталось ждать его ответа.
У него, как преподавателя, были разные варианты действий. Если бы не его замешательство, то хозяином положения всё-таки оставался он. И он мог легко меня размазать. И мне казалось, что его минутная растерянность должна была подтолкнуть Абдразякова именно к такому самоутверждению, к собственной реабилитации. Я понимал, что в ходе этого же занятия, вполне возможно, или во время предстоящего зачета, он обретёт по отношению ко мне огромную мощь!
Месяца через два пришло время зачета. Все давно забыли тот инцидент, кроме меня и, думаю, и кроме Абдразякова.
В соответствии с учебным планом зачёт проводился до сессии, то есть, отдельное время на подготовку к нему не выделялось. Мне же, будто специально, сильно не повезло. Все предшествующие дни, когда наши ребята готовились, кто, как мог, мне пришлось то в наряде стоять, то заниматься другими неотложными делами. Получилось, что на зачёт я шёл с туманом в голове, хотя такое со мной случалось редко.
О схеме мне даже думать не хотелось, поскольку ее я так и не освоил, но в каждом билете обязательно один вопрос был по той ненавистной электрической схеме. Отсюда и моё настроение! Я предчувствовал, что через Абдразякова мне не пройти. И я сам помогу его торжеству, поскольку наверняка сам и засыплюсь, доказав, что он был прав насчёт моей тупости!
Перед зачётом мои товарищи всё же припомнили тот случай и заранее смотрели на меня с сожалением, будто я уже завалил зачёт. Не сдать что-то с первого раза на четвёртом курсе – это было для всех чересчур. Такого мы, давно набравшись опыта, уже не допускали. Потому мне заранее стало и обидно, и стыдно. Но я был готов смириться, поскольку месть подполковника Абдразякова казалась неизбежной.
Свой билет я вытянул с ощущением обреченности. И оно меня не обмануло. Вопрос по схеме оказался самым сложным и трудно запоминаемым. Что-то мне всё же по нему припомнилось, но логичного и связанного ответа всё равно бы не получилось.
Было противно чувствовать себя недоумком, потому даже два других вопроса, которые я знал вполне нормально, я тоже скомкал. «Но Абдразякову засчитать их всё же придётся!» – порадовался я хоть такому результату.
Однако вопрос по схеме считался более важным, нежели все остальные. Не ответив прилично на него, не приходилось рассчитывать на получение «зачёта». Схему я оставил на закуску.
«Вот и выпали Абдразякову все козыри, чтобы рассчитаться со мной сполна! – решил я. – Стало быть, подошёл конец моей трагикомедии!»
Когда оставалось ответить по схеме, я зачитал преподавателю вопрос из билета и приблизился к ней, вызывавшей во мне дрожь.
С чего начинать, мне было известно. Абдразяков слушал меня с добродушным видом. Но очень скоро я поплыл, сбился, ушёл в сторону и запутался настолько, что вообще замолчал. С тактической точки зрения это было недопустимо. Следовало нести любую околесицу, только не молчать. Это курсантская азбука, подчас помогавшая сдавать всё и вся без достаточных знаний.
Однако молчать мне долго не пришлось.
– Вы же до сих пор докладывали всё правильно! – подвёл зачем-то промежуточные итоги Абдразяков, явно мне подыгрывая. – Вот и указку уже направили на реле Р-72… Почему же не продолжаете? Я же вижу, знаете, что это реле замыкает свои контакты 21-41 и тем самым подает напряжение… – стал он тянуть меня со всей очевидностью.