Всё сильнее хотелось спать. «Такое является частью гибели от переохлаждения! – подумалось тогда мне. – Или от усталости, накопившейся за двое прошедших суток?»
В одной из групп курсантов, откуда послышался хохот, я заметил нашего Петра Пантелеевича. Он с нами наравне разделил свалившиеся на нас испытания.
Мы ждали спасения часа два или три, балагуря группками. Присесть было негде. И никто по-прежнему не эвакуировал ни одного работника. Над сотнями плотно стоявших людей поднимались клубы пара, но оттого им теплее не становилось. Постепенно в разговорах повеяло безнадёгой.
Но в какой-то миг всё пришло в движение. До сих пор не знаю, кто же взял управление на себя, но люди струйками потянулись обратно на рельсы, преградив дорогу очередному поезду.
Это было ново! Такую наглость было удивительно наблюдать, но машинист, высунувшийся из окна тепловоза, не покрыл нас трёхэтажным говорком, а только крикнул, размахивая рукой вдоль состава:
– Давай, братва, распределяйтесь по вагонам! Скорее только! Бегите, ребята, пока я коней держу!
И мы рванули! Не было времени замечать, кто в какой вагон забирался и как это удавалось. Каждый думал лишь о себе. Тем не менее, мы быстро сообразили, что в плацкартных вагонах нам делать нечего. В них и без нас народу невпротык, а ведь там боковые полки вдоль вагона, да ещё в два яруса. На них везде ютились пассажиры, которым и без гостей невмоготу!
В купейных же вагонах мы плотно рассаживались и даже укладывались прямо на полу в коридоре, набивались в «предбанниках» перед туалетами, в тамбурах и на выгнутых дугой металлических площадках, под которыми звучно лязгали вагонные буфера. И все мы, если удавалось захватить клочок пола, сразу отключали волю и засыпали.
Общая картина нашествия сотен военных на исстрадавшийся поезд, надо понимать, получилась той еще, если бы кто-то решил её увековечить в цветах и красках! Но этим никто не занимался. А мы хорошо понимали несчастных пассажиров, потому старались их не стеснять, воочию наблюдая плачевные результаты их многодневной осады. Они же, в свою очередь, понимали нас, терпимо относились к нашему присутствию и даже благодарили за изволение от снежной стихии.
66
Далее я ничего не помню. Видимо, в состоянии анабиоза чудом добрался до казармы. Дневальный мне даже обрадовался:
– Шестьдесят восьмой! – процитировал он и записал для доклада начальнику курса мою фамилию. – Можешь сразу ложиться спать! Разрешено! А на ужин мы всех поднимем! Не проспишь! – сообщил он весело.
– Не все вернулись? – нашёл силы уточнить я.
– Что ты! Как и ты, подтягиваются со всех сторон, будто выпившие! Кто по одному, кто малыми группами. Ещё человек пятьдесят ждём! – поделился он. – Хорошо, хоть Пётр Пантелеевич вернулся! Теперь в канцелярии дежурит. Ждёт, когда все соберутся. А начальник факультета (полковник Макунин) давно рвёт и мечет! От него ведь тоже ждут доклада, а люди просачиваются, как при отступлении в сорок первом! Для начальства картина такой видится, будто наш Титов всё своё войско разбазарил! Попадёт ему, наверняка! Даже если, дай-то бог, все на родную базу возвратятся!
– Да! – только и сказал я, чувствуя как слабею. Добрести бы до койки, а язык уже не слушается.
В нашем кубрике меньшая часть коек оставалась аккуратно заправленной с тех пор, как мы уехали. На остальных без задних ног спали мои товарищи!
67
Вечером того памятного дня, то есть, десятого марта, нас подняли, чтобы отправить на ужин. К тому времени все до одного были на месте. Все ожили и повеселели, но, как ни странно, никто больше и словом не обмолвился о снежной эпопее. Никаких впечатлений! Ни тем вечером, ни в последующие дни. Странно, ведь никто молчать и не обязывался, но мы будто языки проглотили. Забыли, как отрезали! И всё!
Может потому, что поначалу потребовалось время для осмысления ночных приключений, а потом навалились новые события, появились новые интересные задачи…
По пути в столовую, разумеется, в строю, я поглядел на четырёхметровую стену снега, отброшенного от нашей казармы и аккуратно подрезанного со всех сторон. Как говорится, по-военному!
«Ничуть не меньше, чем было там, на рельсах, – попутно оценил я. – А под Новый год наша снежная стена была вполовину ниже! Но ничего! Мы ее тогда, под присмотром Володина, в два счёта раскидали!» – вспомнилось мне предновогоднее приключение нашего взвода.
А всё потому, что 31 декабря кто-то проговорился или пошутил с умыслом, но в присутствии капитана Володина. «Мол, как хорошо придумал первый взвод запрятать бутылки в снегу напротив казармы. Теперь всё в целости и сохранности!»