Шутка удалась вполне, но нам она праздничное настроение тогда поломала. Володин, разумеется, приказал нашему взводу, рассчитывая обнаружить запрятанное, сначала раскидать стометровую снежную стену, якобы она получилась весьма неровной и близко от бордюра расположенной, а потом выстроить новую, уже правильную стену.
Мы-то понимали, откуда ноги растут! Понимали, что нас друзья-товарищи сделали шутами себе на потеху, но выбора не было. Так и пришлось четыре часа подряд перекидывать снег, туда-сюда. Правда, и Володин, не выпускавший объект работ из виду, чтобы обнаружить спиртное, так ничего и не нашёл.
Оно и понятно! Мы бутылки спрятали в другом месте! И, конечно же, не в казарме!
68
После полуночи, когда все продолжали встречать уже вступивший в свои права Новый год, расположившись в неглиже прямо на койках, между которыми были накрыты не столы, а табуретки, дневальный закричал, что было силы:
– Курс! Смирно! Дежурный на выход!
– Курсант Данилевский! – вскрикнул от внезапного крика и вошедший никем нежданный Володин, назначенный, видимо, к нам дежурным на эту ночь. – Вы, что же, Данилевский, так долго в армии служите, что совсем устав забыли? После отбоя команда не подаётся!
– Не забыл, товарищ капитан! Но сегодня же ночь особая, новогодняя! Вот и захотелось вас поприветствовать и поздравить с Новым годом! Думаю, абсолютно все на курсе хотят вас поздравить!
– Ну, ну! – только и сказал Володин, направляясь внутрь казармы.
Но времени, в течение которого Данилевский держал удар, нашему курсу вполне хватило, чтобы замести следы пиршества в тумбочки, переставить табуретки и притвориться спящими.
Володин, конечно, всё отлично понимавший, прошёлся по нашему уникальному стометровому коридору, старясь не обращать внимания на некоторые неубранные признаки того, что недавно происходило в казарме (иначе ему пришлось бы принимать масштабные меры – новогодняя ночь окажется испорченной), якобы остался доволен общим порядком, и надолго засел в канцелярии.
Народ лежал молча, удивляясь настойчивости Володина – будто своей семьи у него нет! Народ ждал! Володин тоже ждал и не уходил.
В полвторого Володин-таки удалился. И в казарме опять началась бурная подготовительная кутерьма! Правда, на сей раз, – знаем мы эти военные хитрости! – уже поочередно дежурили специально назначенные наблюдатели, выглядывая через форточку на дорогу вдоль казармы. И не напрасно ведь выглядывали. Потому что минут через десять, только всё разложили, дежурный по форточке заголосил на всю казарму:
– Полундра! Володин возвращается!
Опять срочно всё было приведено в исходное положение. Но Володин так в казарму и не зашёл – не дождались мы, хотя ждали еще минут пятнадцать! Пошутил он над нами! Просто походил вблизи, шороху навёл, усмехнулся, пожалуй, и ушёл к своей семье. Сам ведь таким же был не столь давно! Знал, что к чему! Всё же настроение упало, мы почти перегорели, но не пропадать же добру! И началось!
Постепенно развеселились! Всё-таки Новый год! Любимый с детства праздник! Жаль, танцевать той ночью было не с кем! Да и не очень галантно мы выглядели в обязательных белых солдатских кальсонах. Свет всюду погашен – светомаскировка, чтобы посторонних не привлекать, особенно, дежурного по училищу! И только наши белые кальсоны выделялись в темноте и дефилировали туда-сюда! Одним словом, маскарад!
69
На пути в столовую я по привычке проверил два «своих» дерева. Они были мощными с виду американскими тополями, изрядно пылившими летом надоедливым пухом. Но в том году оба тополя не перенесли февральские морозы, чем и привлекли моё внимание. В том лютом феврале морозище два дня держался минус сорок четыре!
Это, кстати, был рекордный для меня мороз! Причём и в Каракумах однажды мне случилось пережить столько же, но уже тепла! Ещё точнее, жары!
Стало быть, температурный диапазон моего существования, выявленный экспериментально, почти девяносто градусов! Впечатляет, если учесть, что в таком диапазоне физическое состояние воды проходит путь от льда чуть ли не до кипения! А я как-то выжил!
Но это – отступление от темы.
В столовую мы в любой мороз ходили в гимнастёрках, чтобы не мучиться с шинелями. А без них пробирало до костей. Я даже время засекал как-то. При морозе в сорок руки без перчаток совершенно дубели всего за тридцать пять секунд! Пальцы переставали слушаться! А мы-то всегда налегке!
Так вот, проходили мы в тот жуткий мороз мимо «моих» деревьев, а они вдруг как загрохочут! Долгий такой треск, рассыпчатый, на молнию похожий, если она рядом по земле саданула! Мы из строя едва не разбежались, кто куда, не разобравшись поначалу, что случилось.