Почему всех? Если командование проявило трусость и оказалось предателями, а героями были только солдаты и матросы, сражавшиеся за город, пока оставались живы!
После победы правда войны, ее невидимая многим суть, умышленно подменялась героизацией самой войны. Выходило некое приключение, а не война. Настоящая правда столь чудовищного явления как война была задвинута на дальний план. И это процесс, на первый взгляд, был даже полезен для воспитания патриотизма, но в действительности – крайне вредоносный.
Война умышленно представлялась прекрасным временем и пространством для подвигов и свершений! Молодёжи внушалось, будто ей не повезло родиться и жить без войны. Мол, молодёжь многое потеряла из-за того, что ей негде проявить себя в полной мере, а вот на фронте можно было развернуться во всю ширь…
В действительности война всякий свой миг, это невыносимое горе и немыслимые страдания народов. И если на ней есть место подвигам, то еще больше места она оставляет для гибели самых лучших, как правило, людей, для самой отвратительной подлости, для человеческой низости, трусости, предательства, измены и самых отвратительных поступков. Даже после окончания войны ее раны не заживают десятилетиями, а моральные травмы и деформация морали в обществе остаются навсегда.
Знаете, как красиво сегодня красавец Лещенко поёт: «День победы порохом пропах! День победы со слезами на глазах, с сединою на висках, и прочее!»
Как будто всё правильно. Но в этой красивости мне видится та самая, недопустимая героизация войны. И какая-то красивая неправда, притворяющаяся истиной. Неуместны там красивые слова. Люди это чувствуют, потому на могилах они молчат. И молчанием говорят о своих чувствах ещё выразительнее.
Может, я и не замечал бы всего этого, и во мне не протестовало бы всё против этих душещипательных фраз, если бы не один фронтовик… Незнакомый. И говорил он не мне. Но я замер тогда и слушал его. Почти мальчишкой был. Что-то, наверное, не понимал. Что-то представлял по-своему. Но я тогда понял главное.
Он говорил, что люди на фронте никогда не мечтали о дне победы. Ну, какой еще день победы?! Они мечтали о конце войны. У них это даже выродилось в некое заклинание, в поговорку. Они только и спрашивали друг друга, спрашивали себя, не надеясь услышать ответ, когда же она, проклятая, закончится? Когда? И при этом думали только о себе – доживут ли? Повезёт ли домой вернуться? Боялись своим вопросом судьбу спугнуть? А если суждено погибнуть, то как? Лишь бы не как те, кто на их глазах мучился с распоротыми животами, из которых… Лучше бы сразу. Так бывало. Раз – и уже ничто для человека не важно. Так – хорошо!
И порохом война не пахнет. Порохом – это опять чересчур красиво! Романтично! Возвышенно! Это годится для стихов и песен. В жизни война пахнет очень дурно. Особенно в обороне, в окопах. Она пахнет трижды прокисшим на солдате потом и старой мочой, которая тут же, в окопе хлюпает. А ещё война пахнет поносом. Да, да! Настолько гадко пахнет, что лучше бы никого рядом не было, а всё равно к товарищам жмёшься, несмотря на свои и их запахи, поскольку без товарищей на войне, ты вообще ничто.
Да! В войне красивого ничего нет! Она всегда пахнет страхом. Стоит выпрямиться в своём неглубоком окопе, где тебе приказано держаться до последнего дыхания, как снайпер сделает своё дело. Он давно тебя дожидается! Он очень терпеливый и настойчивый. Он обязательно дождётся тебя, как дождался уже многих твоих товарищей, если только расслабишься. При таких порядках, посмеялся тогда фронтовик, в кусты не сбегать! Там всё при себе приходилось держать. А это – хуже всего! Настолько унизительно, что лучше бы пуля…
А чего стоило непрекращающееся гниение трупов? Этот гадко сладковатый запах, когда ветер с нейтральной полосы в нашу сторону… Этот запах доводил до сумасшествия. Если морозы, то как-то легче переносилось, но летом… После захлебнувшейся атаки даже раненных под обстрелом вынести не могли, а уж о погибших до поры и не думали. Так они и лежали, непогребённые. К ним и ночью подчас подобраться было невозможно. От ракет светло как днём. Огонь ураганный. Кто пытался, рядом лёг.
Ещё более страшное с людьми случалось при ожидании скорой атаки. Такое внутреннее напряжение у всех, что никак его не описать. Такой страх! Такая надежда! И даже согласие на собственную гибель, лишь бы скорее! И полное смирение со своей судьбой! Тут любой к богу обращался! Любой крестился! И всё же – борьба с врагом где-то внутри всегда была на первом месте. Готовность бороться насмерть в себе подогревалась. Оттого всё в человеке находилось под столь высоким давлением, что немца и штыком колоть не приходилось. Впрочем, как и нас. Стоило лишь обозначить укол, слегка дотронуться до человека, как он замертво падал от разрыва сердца, от ужаса, от того, чего всегда больше всего боялся, но всегда ждал и теперь понял, что дождался. И сердце не выдерживало. Там уже не штык вершил судьбы, а крепкость нервов, умение забыть все земное, все человеческое. Забыть жалость! Только вперёд через их тела! Пока не упадёшь.