И за наши промахи генерал ругал не нас, а себя! Да! Это было заметно, и совершенно удивительно для нас. Он не искал виновных, считая проступки курсантов своей собственной недоработкой или других командиров. Ни на кого не ругался, выражая даже самое сильное недовольство не в лицо виновному, а куда-то вниз и в сторону. Это выглядело так, будто рядом с собой генерал видел нерадивую собаку, которой всё и высказывал. И голоса опять же не повышал.
Правда, виновникам от его разочарования легче не становилось. Более того, столь странная реакция генерала действовала сильнее, нежели эмоциональные разносы со стороны некоторых несдержанных офицеров. Курсантам становилось стыдно и обидно за себя. Это работало безотказно.
Ещё вспоминается, что генерал Савельев ко всем обращался на «ты». И хотя в армии это не дозволено, но на Савельева никто не обижался. У него это получалось по-отечески тепло. Тем более, солидный возраст, огромная фигура и генеральские погоны вдобавок. Потому понятно, что его фамильярность все принимали как должное и без обид.
В годы нашей курсантской юности над нами возвышалось немало и других офицеров, которые тоже обращались к нам на «ты». И мы всегда чувствовали, каким именно тоном это сказано – с пренебрежением или по-отечески. В соответствии с этим ощущением и реагировали.
– Сейчас тринадцать часов десять минут, товарищ генерал! – ответил Адам, слегка робея.
– Так почему же ты, сынок, не предупредил меня раньше? Почему сразу не разыскал? – с сожалением выдохнул в сторону генерал.
– Так я же здесь вас ждал, товарищ генерал! В управлении! Думал, вы вот-вот в свой кабинет…
Генерал прервал Адама как раз с тем сожалением, которое у него всегда выходило наружу, если он чем-то был не доволен:
– Ну, какой кабинет? Какой ещё кабинет!? – в сердцах махнул он рукой. – Ты на четвёртом курсе и до сих пор не знаешь, что я штаны по кабинетам не протираю? Действительно, не знаешь?
Наш Адам был тем человеком, которого должностями и большими звёздами не испугать. Он с кем угодно говорил, не теряя головы и достоинства, зато совершенно забывал о воинской выправке, более всего напоминая собой крестьянина, да и только:
– Товарищ генерал! Я, конечно, слышал, что вы не любите кабинеты! Да! Но ведь и я до обеда на занятиях! Откуда же мне о вас знать? Может, вы в это время и работаете в кабинете!
Генерал Савельев поглядел на курсанта с удивлением – этот ответ напоминал выговор самому генералу, но спросил с улыбкой:
– Напомни свою фамилию, сынок…
– Курсант Коваль, товарищ генерал.
– Коваль, говоришь? Это кузнец, что ли? Так? А полное имя?
– Адам Петрович, товарищ генерал!
– Белорус?
– Нет! Украинец! Из Ровенской области! – как-то по-крестьянски потупившись, произнёс Адам.
– А отец кто? Чем занимается?
– Фронтовик он! – застенчиво ответил Адам. – Без ног вернулся. А вообще-то, он в колхозе всегда… Из крестьянской семьи!
– Вот что, сынок! За то, что ты меня оставил без обеда, я тебя прощаю, но за твою пышную шевелюру я тебе объявляю трое суток ареста. Это для начала! Но если к вечеру ты мне не покажешься в образцовом виде, то накажу и твоего командира! Пусть не зевает впредь! Ясно тебе, Адам Петрович?
– Так точно, товарищ генерал! Разрешите идти?
Генерал не стал отвечать, лишь устало встряхнул ладонью в сторону курсанта, мол, иди, что с тебя взять, и стал тяжело подниматься на второй этаж.
Зато Адам, вернувшись в помещение дежурного, поскрёб пальцами лоб, как это делают русские люди, сожалея, что опять промахнулись, и стал ждать дежурного по училищу. Без него помощник не мог покинуть свой пост, чтобы срочно постричься.
Минут через пятнадцать генерал Савельев с кожаной папкой для бумаг прошёл мимо Адама к выходу. Возле двери он притормозил, что-то вспомнив, повернулся в сторону Адама и громко, чтобы курсант услышал через стекло, сказал ему с усмешкой:
– Насчёт ареста я, сынок, пошутил! Это забудь! А всё остальное остаётся в силе! – и вышел из здания.
Вот такая простенькая история имела место в нашей курсантской жизни. История ещё об одном командире, о котором остались самые хорошие воспоминания. Командир ведь всегда воспитатель. И отношение подчиненных к нему зависит не от строгих законов, не от жёстких уставов, не от дисциплинарной практики. Оно зависит от личности самого командира. Потому-то при равенстве всех факторов за одним командиром подчиненные готовы идти на смерть, доверяя ему во всём, а другого ни во что не ставят, и подчиняются лишь затем, чтобы минимизировать свои неприятности от общения с ним.