Как же огонь ночного костра сближает людей!
Языки пламени всех согрели. Отблески костра с треском гуляли по счастливым лицам моих товарищей, гордых тем, что они преодолели своё неумение! Преодолели внутреннее сопротивление и стали победителями и себя, и обстоятельств.
Охватив костёр неплотным кольцом, мы расслабились рядом с ним, сидя и лёжа, но спать никому не хотелось. Костёр подпитывал нас столь простой, но и необычной для повседневности энергией, которой нам так не хватало.
Казалось бы, ну что в том костре и в той ночной атмосфере товарищеского бодрствования, могло быть таинственного и романтического? Но нам тогда безотчётно так и казалось, и всё нравилось! Мы чувствовали уставшими телами, что занимаемся очень трудным, но важным для страны делом, и от этого наполнялись уверенностью, что приняли правильное решение, поступив в ракетное училище. И теперь никто с этого пути нас не собьет!
Все завороженно наблюдали за пламенем и разлетающимися по ветру искрами.
– Товарищ полковник, а вы ведь воевали? – надеясь на интересное повествование, спросил Генка Панкратов, когда настала пора что-то сказать.
Все замерли в ожидании, глядя на полковника, орденские планки которого сами отвечали на этот вопрос. Он очень долго не отвечал, хотя вопрос мимо себя не пропустил. Только смотрел на огонь, ковырялся ровной, словно указка палкой в костре и молчал.
И мы молчали, постепенно охватываемые беспокойством, не задели ли случайно запретную для полковника тему. Наконец, он произнёс, по-прежнему глядя только в костёр:
– Как без этого? Ведь я с двадцать пятого года? Как в феврале исполнилось семнадцать, так сразу и призвали. Но не на фронт. Сначала в артучилище. Там девять месяцев нас, успевших окончить девять или десять классов, учили артиллерийским премудростям. Тогда таких грамотных набиралось немного. А в феврале 44-го всех младших лейтенантов отправили на фронт. Тогда уже не было так страшно. Закончилась безысходность отступления. Начинал я с Кенигсберга. Как-то уцелел, а через год и два месяца война закончилась. Почти для всех. Вот и всё!
Казалось, всем стало ясно, что дальше разговор не продолжится. Почему-то полковник этого не хотел. Тем не менее, кто-то отличился простотой:
– Может, что-то интересное было…
Полковник Пущай взглянул на него, как ни ребёнка, непонимающего разговор взрослых, долго ворошил костёр, видимо, чтобы сбросить возникшее внутреннее напряжение, и очень спокойно произнёс убийственную фразу:
– На войне бывает интересно только тем, кого она никак не затрагивает. У остальных на войне бывает не интерес, а ожидание неизбежной огромной беды! Постоянное ожидание. Днём и ночью!
Никто не посмел уточнять высказанную мысль, но всем ли она стала ясна на всю глубину?
Разговор угас, не начавшись, однако оставил неприятный осадок в душе. Стало совершенно ясно, что человек, сидящий перед нами, знал такое, о чём мы могли знать только понаслышке.
Действительно, что мы знали с детства? Разве, что время тогда было тяжёлое, изматывающее, кровавое, голодное? И всё! Но даже эти знания возникали у нас не на основе личного опыта, а лишь как результат того, что узнавали мы из книг или кино, принимаемых за истину, но были ли они истиной? Нет! Мы и сами понимали, что часто получали сведения столь незначительные и поверхностные, что нам не терпелось узнать и даже пережить все самые настоящие подробности того времени. Но мы опоздали! Это стало совершенно невозможно. Тогда мы именно так и думали – невозможно! Но не стоило нам зарекаться! Очень скоро многие из нас испытали войну по полной программе. Хотя, хорошо ещё, не на своей территории.
– Я понимаю, о чём вы хотите знать! – вдруг заговорил полковник. – Только никогда не просите, – я не о себе, а вообще, – не просите фронтовиков рассказать правду о войне. Всё равно, никто не станет рассказывать!
От этой фразы все встрепенулись, но едва она застряла в мозгу, как все ушли в себя, стараясь понять причину столь категоричного предупреждения. Нам, пока даже не двадцатилетним, понять это было трудно. Хотя многие давно заметили массовое нежелание фронтовиков вспоминать подробности войны и удивлялись тому. Почему?
– Почему? – именно это слово вдруг прозвучало от кого-то. – Если никто нам не расскажет, то пусть так и будет, но интересно узнать, почему никто не расскажет? Что ещё за секреты через столько лет после войны?
– Это трудно объяснить! – произнёс полковник и задумался. Потом продолжил тихим и не очень уверенным голосом. – Причины, пожалуй, у всех разные, только результат всегда одинаковый! Может, кому-то просто нечего рассказать. Бывает и так! Может, и в боях человек не участвовал, а врать, слава богу, не хочет! Чаще бывает стыдно фронтовикам оттого, что настоящие герои рядом погибали, а они, хотя и так себе, но живыми остались. Стыдно, что не погибли! Стыдно, что герои их своими жизнями прикрыли! А бывает так, что человек слабость проявил, струсил, кого-то мог спасти, да не стал спасать. Потом всю жизнь себя винит – разве о таком кому-то расскажешь запросто? Есть и такие, которые хвалиться ни за что не станут! Наград у них нет – так кто же поверит?! Но большей частью все фронтовики молчат потому, что никому они не в силах объяснить самое главное! – сказал полковник и опять замолчал, подбирая слова, что ли?