Его семья много веков занималась продажей антиквариата.
— Мы, — говаривал его отец, величественным жестом обводя роскошный магазин на набережной Вольтера, — продавали им антиквариат еще тогда, когда они не построили собор Парижской Богоматери.
Под этим «мы» он подразумевал Авигдоров-евреев, а местоимение «они» относилось ко всем остальным жителям Франции. Адриан, любивший своего отца и подсмеивавшийся над ним, гадал, почему тот попросту не сказал, что Авигдоры продавали старинные вещи фараонам, когда те еще не помышляли о строительстве пирамид.
Ребенком Адриан ездил с отцом по стране в поисках предметов старины. Очень быстро он понял, насколько по-разному размышляют те, кто покупает антиквариат для перепродажи, и те, кто приобретает его для себя. Адриану было только восемь, а он уже с легкостью мог представить, за какую цену уйдет пара кубков, если покупатель только посмотрит на них сквозь витрину магазина и захочет их купить. К десяти годам он сразу указывал на инкрустированную шкатулку или чайник, которые никто никогда не купит. Да, ими будут любоваться, восхищаться, брать в руки, торговаться в течение четверти часа, но эти предметы так и не покинут стен магазина. Из двух дюжин фарфоровых лиможских чайных чашек его рука сама выбирала ту единственную, на которой был скол у самого основания.
Когда отец умер, Адриан не захотел работать вместе с двумя старшими братьями, а открыл собственный магазин на улице Жакоб всего в нескольких шагах от церкви Сен-Жермен-де-Пре. Он был убежден в том, что люди намного охотнее покупают, если магазин расположен в тени церкви, а еще лучше собора. К двадцати пяти годам Адриан уже имел собственное состояние, и — неслыханное для Авигдоров дело — продажа антиквариата перестала его интересовать. Он вдруг понял, что достиг критической черты, когда продал кофейный сервиз, который, по всей вероятности, не принадлежал императрице Жозефине, хотя мог бы быть ее собственностью. Он получил за сервиз в пять раз больше, чем заплатил при его покупке, и едва не заснул во время заключения сделки.
— Мы, — сказал самому себе с таким видом, будто сдохла одна из его свиней, — слишком долго продавали им осколки ушедших столетий.
Буквально за несколько часов Адриан Авигдор принял решение. Он намеревался сменить мир антиквариата, где все, что можно было бы продать, уже существовало, на мир искусства, где прибыль давали еще не созданные творения. Его хорошо обученные помощники вполне могли продолжать его дело на улице Жакоб, разумеется, при контроле с его стороны.
Адриан позабыл о скуке, раздумывая о том, что ему предстоит занять место там, где уже царили такие гиганты, как Поль Розенберг, братья Бернхейм, Рене Гимпель, Вильденштайн и самый богатый из них Воллар, составивший состояние на двухстах пятидесяти картинах Сезанна. Он купил их у художника по цене в среднем пятьдесят франков за полотно. Непросто было начинать все с нуля среди уже заработавших репутацию дилеров, которым не только принадлежали творения самых известных мастеров той эпохи, таких, как Матисс и Пикассо, но которые могли небрежным жестом достать из своих запасников картину Веласкеса, рисунок Гойи или полотно одного из великих импрессионистов. Они легко привлекали покупателей, в частности американских миллионеров.
Несмотря на внешнюю благопристойность и даже торжественность этого мира с его приемными, затянутыми серым бархатом, Авигдор знал, что на самом деле это клубок змей, шипящих от зависти. Дилеры сражались между собой с тем большей яростью, чем выше поднимались их коллеги в Нью-Йорке. Они буквально рвали на себе волосы, услышав, что братья Бернхейм продали картину Матисса за двадцать тысяч долларов, а Вильденштайн выручил шестьдесят тысяч за полотно Сезанна. О таких ценах во Франции даже не слыхивали.
Адриан Авигдор был достаточно умен, чтобы сообразить: если такие деньги делали на картинах художников, о которых еще двадцать пять лет назад никто не знал, то вскоре таким же спросом будут пользоваться и работы тех, кто сейчас совершенно не интересует крупных дилеров. Только очень высокопоставленные коллекционеры могут приобретать картины старых мастеров, чтобы обеспечить собственное бессмертие. Лишь немногие рискнут заплатить несколько тысяч за картину, если репутация художника только-только установилась. Но в мире должны существовать люди, которые только начинают создавать свои коллекции и могут истратить суммы, куда меньшие, чем те, что необходимы для покупки Матисса.