Когда отец узнал со слов матери, которой тайно поведала об этом тетя Роза, что Жюль дважды в месяц ходит причащаться, он пришел в ужас: "Ну, дальше идти некуда!" Мама стала умолять его примириться с этим, а главное - не высмеивать при Жюле попов.
- Ты думаешь, он бы на самом деле рассердился?
- Я уверена, что он больше не переступил бы наш порог и запретил бы Розе у меня бывать.
Отец, грустно покачав головой, вдруг сердито закричал:
- Вот! Вот она, нетерпимость этих фанатиков! Разве я мешаю ему ходить каждое воскресенье в церковь есть своего бога11? Разве я запрещаю тебе ходить к сестре оттого, что она замужем за человеком, который верит, будто создатель Вселенной нисходит по воскресеньям с небес и превращается в сто тысяч стаканчиков с вином? Ладно же, я докажу ему, что у меня широкие взгляды. Я посрамлю его своим свободомыслием. Нет, я не стану говорить ему ни об инквизиции, ни о Каласе12, ни о Яне Гусе13, ни о стольких других страдальцах, которых церковь послала на костер; я ничего не скажу, ни о папах Борджиа14, ни о папессе Иоанне15. И если он даже попытается проповедовать мне разный религиозный вздор - по сути говоря, всякие бабьи сказки, - я отвечу ему вежливо, а смеяться буду себе в бороду!
Но у моего отца не было ни бороды, ни охоты смеяться. Однако свое слово он сдержал, и дружбу его с Жюлем не омрачало даже срывавшееся сгоряча у кого-нибудь из них замечание, которое, правда, бдительные жены тотчас старались замять: они чему-то вдруг начинали громко удивляться или заливались пронзительным смехом, причину же своего странного поведения придумывали после.
Итак, дядя Жюль был приглашен на выставку нашей дачной мебели, чтобы восхищаться, а старьевщик - чтобы дать свое заключение. Так они и поступили; дядя восторгался, старьевщик высказался как знаток: похвалил шипы, одобрил пазы и нашел клей превосходным. И так как все в целом решительно ни на что не было похоже, то эксперт объявил, будто мебель наша в стиле "провансальской деревни", а дядя Жюль с глубокомысленным видом это подтвердил.
Мама была очарована красотой обновленных вещей и, как и предсказал отец, не могла отвести от них глаз. Особенно любовалась она круглым столиком-одноножкой, который я от избытка усердия покрыл тремя слоями лака "под красное дерево". Одноножка и вправду блистал красотой, но смотреть на него было приятнее, чем его трогать; стоило вам положить на стол ладони, и вы уже не в силах были с ним расстаться: вы могли унести его с собою куда угодно. Кажется, все заметили это неудобство, но никто и виду не подал, чтобы не испортить нам праздник.
Впрочем, позднее я имел удовольствие убедиться в том, что небольшой изъян иной раз становится большим достоинством: мой одноножка, которого поставили как ценную вещь на самое видное и светлое место, уловил такое множество мух, что обеспечил покой и чистоту в нашей дачной столовой, - во всяком случае, на первое лето.
Перед уходом благородный эксперт открыл принесенный с собою старый чемодан. Он вынул великанскую курительную трубку; сделанную из древесного корневища, головка которой была величиной с мою голову, и преподнес эту трубку моему отцу "как достопримечательность". А моей матери он подарил ожерелье из раковин, принадлежавшее самой королеве Ронавалло16, затем, извинившись перед дядей Жюлем, что не предвидел встречу с ним на выставке, и добавив, что "от ожидания мсье ничего не потеряет", старьевщик отвесил церемонный поклон и величественно удалился.
* * *
Первая половина июля была необыкновенно длинная.
Наша мебель томилась ожиданием в коридоре, а мы - в школе, где почти ничего не делали.
Учителя читали нам сказки Андерсена и Альфонса Доде, потом мы шли во двор и играли там без всякого удовольствия; медленное, но верное приближение долгих летних каникул, во время которых игры продолжаются целую вечность, вдруг сделало наши забавы на школьном дворе какими-то быстротечными и лишило их очарования.
Я непрестанно повторял про себя магические слова: "вилла", "сосновый бор", "холмогорье", "цикады". Наверно, цикады водились и среди школьных платанов, но я никогда не видел цикад вблизи, а отец обещал мне их уйму, и притом на холмах их чуть ли не рукой достать можно...
Однажды под вечер дядя Жюль и тетя Роза пришли к нам обедать. Это был обед-совещание: обсуждалась подготовка к предстоящему завтра переезду.
Дядя Жюль, считавший себя великим организатором, объявил, что из-за плохой погоды невозможно было достать фургон, да и обошлось бы это в целое состояние - наверно, в двадцать франков. Поэтому он нанял небольшую ломовую подводу, которая отвезет дядюшкину мебель и его самого с женой и сыном за семь франков пятьдесят сантимов.
А для нашей семьи дядя Жюль нашел крестьянина, зовут его Франсуа, и его ферма стоит в нескольких сотнях метров от "виллы". Франсуа ездит два раза в неделю в Марсель, продает на рынке свои фрукты. Возвращаясь домой, он захватит нашу мебель, каковую и доставит на "виллу" за сходную цену - за четыре франка. Отец остался чрезвычайно доволен этой сделкой, но Поль спросил:
- А мы? Мы тоже поедем на тележке?
- А вы, - ответил Великий Организатор, - поедете трамваем до Барасса и оттуда догоните вашего возчика pedibus cum jambus17. Для твоей мамы найдется местечко на тележке, а трое мужчин пойдут за ной следом вместе с возчиком.
Трое мужчин с радостью согласились, и беседа, затянувшаяся до одиннадцати часов ночи, стала захватывающе интересной, ибо дядя Жюль завел речь об охоте, а отец - о насекомых, так что я всю ночь напролет, пока не проснулся, бил из охотничьего ружья сороконожек, кузнечиков и скорпионов.
На другое утро мы были в восемь часов уже готовы и одеты в летние костюмы: в штанишки из сурового полотна и белые рубашки с короткими рукавами и синими галстучками.
Все это было сшито руками моей матери; легкие картузы с большими козырьками и холщовые туфли на веревочной подошве купили нам в универсальном магазине.
Отец нарядился в куртку с хлястиком и двумя большими накладными карманами и в темно-синий картуз; а маму удивительно молодило и красило ее самодельное белое платье в мелких красных цветочках.
И только сестренка тревожно глядела из-под василькового чепчика широко раскрытыми черными глазами: она понимала, что мы покидаем наш дом.