— Теперь мне у него не служить, — вздохнул Гаврила Романович.
— Государыня не даст в обиду. Вот тебе письмо от княгини Катерины Романовны, в котором она сообщает, что мурзу татарского желает видеть государыня императрица и в нынешнее воскресенье ты будешь представлен ей в Зимнем дворце. Ну, рад?
Долго не разгоралась звезда Державина, долго он лез на небо, чтобы зажечь ее, и вот она вспыхнула — ярко, ослепительно.
— Вяземский силен, да государыня сильнее, — подмигнул Козодавлев.
— Любезный друг мой, Осип Петрович, ты, ты — орудие счастья моего! — И Державин бросился обнимать Козодавлева, трясти, тискать и в конце концов, как расшалившийся мальчишка, повалил на диван.
Лицеист читал с воодушевлением, имена прославленных полководцев звучали, как зов боевой трубы и гром бранного оружия.
Но когда он произнес имя Державина, его отроческий голос зазвенел и дрогнул от восторга.
Лицеист читал дальше, но в ушах старого поэта все звучало его собственное имя, произнесенное этим юным, свежим голосом.
Державин любил думать о себе в третьем лице: «Он, Гаврила Романович, Державин». Это звучало весомей и значительней, чем простое, обычное «я».
В последние годы, очутившись не у дел и приобретя слишком много свободного времени для размышлений, Гаврила Романович вот уже лет шесть сочинял втайне от всех свое жизнеописание. Писал он его в третьем лице и себя именовал с упоминанием всех своих чинов и должностей: «Бывший статс–секретарь при императрице Екатерине Второй, сенатор и коммерц–коллегии президент, при императоре Павле — член Верховного совета и государственный казначей, а при императоре Александре — министр юстиции, действительный тайный советник и разных орденов кавалер Гавриил Романович Державин».
Потомство, считал он, прочтя это жизнеописание, должно будет отдать дань уважения ему, Гавриле Державину, поднявшемуся собственными дарованиями от солдата, жившего в вонючей казарме вместе с мужиками, до самых высоких степеней в империи.
Гаврила Романович подробно описывал, вновь переживая и волнуясь, как волновался в те далекие времена, долгий, трудный и блистательный свой путь от чина к чину, от должности к должности. Он прекрасно помнил все великое множество дел, которые ему приходилось разбирать, мнение Сената, Совета, доводы истцов и ответчиков, и все это вставил в свою «Записку из известных всем происшествиев и подлинных дел», как он назвал свое жизнеописание.
По тому кратчайшему, но ясному экстракту уже решенных дел, который ложился лист за листом в стол, вполне можно было бы вновь принять решение, ежели бы вдруг подлинные дела были утрачены.
Гаврила Романович отмечал все отличия и награды, которых был удостоен. Писал про гнев непосредственных своих начальников, которым его желание докопаться до истины в некоторых запутанных делах пришлось весьма не по сердцу.
А гневались на него и обходили наградами чаще, чем награждали. Он вызывал гнев многих сильных мира сего: графа Панина, князя Вяземского, Екатерины, Павла и Александра… Каждый из них мог бы обратить его в прах, в ничтожество, но всегда спасала судьба, сохраняла для нового, все более и более обширного поприща.
В такой благосклонности судьбы Гаврила Романович видел особый знак.
И вновь день за днем большие плотные листы синеватой бумаги заполнялись отчетами о служебных усилиях на пользу отечества…
Но сейчас в смятении Державин чувствовал, что им овладевают никогда прежде не посещавшие его сомнения.
Тот ли памятник воздвигает он себе своей «Запиской», что будет основанием его посмертной славы?
С тяжкой горечью он должен был признаться себе, что обо всех его служебных заслугах помнит только он сам, а для общества они пропали и растворились в деятельности тьмы российских губернаторов, сенаторов и министров. Помнились только неприятные анекдоты о печальных эпизодах, да и то в связи не с ним, а с другими их участниками: Екатериной, Павлом, нынешним царем Александром.
Пожалуй, самым злым был анекдот с Александром.
Когда царь сместил Державина с поста министра юстиции и назначил на его место проходимца и казнокрада князя Лопухина, Гаврила Романович, не стерпев несправедливости, поехал объясняться с царем.
— В чем моя вина? — спросил он Александра.