Князь Думитру сказал сыну:
— Сегодня ты вступаешь в царскую службу. Этот день важен так же, как рождение и крещение. Служи добросовестно, чтобы начальники твои не имели возможности обвинить тебя в нерадении, а пуще того, чтобы ты сам не мог себя в том упрекнуть. Помни, ты служишь великому государю!
Разводящий, поставив мальчика на пост, ушел. Антиох остался один. За день он переволновался, как перед экзаменом, и теперь еле стоял на ногах. Время тянулось медленно. Мальчик знал, что в спальне никого нет, государыня на балу у Головкина. Стоять перед закрытой дверью пустой комнаты было скучно. Он прислонился к притолоке и не заметил, как задремал.
Пробуждение было ужасно.
— Антиох!
Он открыл глаза и увидел у самого своего лица, близко–близко, лицо отца, красное, перекошенное, с безумными, невидящими глазами. Страшное, чужое лицо.
В руке господаря сверкнула тяжелая шпага.
— Убью! — чужим, захлебывающимся голосом крикнул он.
— Отец! — Антиох закрыл лицо ладонями.
Но кто–то перехватил руку отца. Шпага, звякнув, упала на паркет.
— Прости его, — сказал царь Петр.
Жесткими, резко пахнущими табаком пальцами он взял Антиоха за подбородок, поглядел в глаза. Взгляд царя был пристальный и испытующий.
— Нет, не солдат. Ну что ж, и других талантов люди нужны государству.
На следующий день Антиох получил отпуск из полка «для обучения наукам».
Антиох охотно занимался математикой, с интересом слушал лекции отца о государственном устройстве разных стран, о жизни и деяниях государей и политических деятелей древности и нового времени. Но особенно он любил уроки Ивана Ильинского, студента Славяно–греко–латинской академии, который преподавал ему русский язык и словесность. Ильинский был стихотворцем, и сердце мальчика сладко замирало, как от чуда, когда учитель начинал декламировать свои стихи, когда обычные слова вдруг начинали звучать как–то по–особенному — значительно и складно. А ночью Антиоху снилось, что он сам сочиняет стихи, такие же прекрасные, как у Ильинского. И никогда не снилось, что он прославленный полководец или важный министр.
Давно уже Антиох превзошел своего учителя в искусстве стихосложения.
Молодые люди поют сочиненные им песенки, а детский сон про стихи время от времени возвращается и все так же волнует.
Стихи, стихи…
Всю последнюю неделю Антиоху не дает покоя одна книга. Она оттеснила все другие, даже самые любимые. Он перечитал ее, наверное, раз десять, а может, и больше. Но все равно — приходит домой, садится за стол, и руки сами тянутся к ней. Книга эта — переведенный на русский язык роман французского писателя Поля Талеманя «Езда в остров любви, или Ключ к сердцам».
Впрочем, не сам роман, содержащий в себе бесхитростно, но изящно рассказанную историю любви кавалера Тирсиса и красавицы Аминты, так притягивал Антиоха, а вставленные в него песенки и напечатанные в конце книги собственные стихи переводчика Василия Тредиаковского, поповского сына, недавно вернувшегося из Франции, где он учился в Сорбонне.
Тредиаковский писал стихи по–русски и по–французски.
Его французские стихи звучали легко и изящно. Они, пожалуй, не уступали мадригалам прославленного мастера этого жанра Антуана де ля Саблиера, некогда блиставшего в салоне госпожи де Скюдери.
Русские стихи были не так звучны и легки, но по сравнению с тем, как пишут сейчас в России, они могут почесться верхом вкуса и изящества.
Впрочем, надо сказать, сейчас не один Антиох — все читают «Езду». Даже те, кто после азбуки не прочел ни одной книжки, и те хотя по слогам, а читают. Роман вошел в моду.
Говорят, что переводчик готовит к изданию новую книгу, новые стихи…
И в душе Антиох завидовал этому поповичу, который все свое время может отдавать занятиям словесностью.
Между тем Кантемир миновал Земляной вал и вышел на Покровку. Она была так же пустынна и тиха. Лавки и палатки, которые по мере приближения к стене Белого города занимали все больше места по обеим сторонам улицы, оттесняя жилые дома на зады, были уже почти все заперты, и только в двух кабаках виднелся в окнах мутный свет, да над дверьми качались, мерцая, два желтых фонаря. Но и возле кабаков было тихо, мороз загнал людей внутрь.
Вдруг издали, от Покровских ворот, донеслись громкие пьяные голоса, ржание коней, топот копыт. Тихие дома, казалось, еще больше притихли и замерли в ожидании.
Человек восемь — десять всадников, перекликаясь и смеясь, легкой рысцой скакали навстречу Кантемиру. Позвякивали шпоры, гремело оружие; у троих в руках были зажженные фонари. В центре веселой компании ехал высокий юноша, дико хохотавший и мотавшийся в седле из стороны в сторону.