— И умереть с тобой обещаю любви моей братней ради, — громко клянется тверской князь, обратясь к начальнику передового отряда, говорит: — Ты же, Тимофей Никифорыч, доложи вести сии воеводам нашим. Пусть обсудят и прикажут тобе, что дозорам нашим деять ныне и прочая, что сами ведают. Да скажи им, становиться полкам в Редене. Станом стоять нам там два дни…
— Будьте здравы, государи! — крикнул, кланяясь, Тимофей Никифорович и поскакал прочь.
Иван, взволнованный и радостный, следил нетерпеливо, как боярин Садык лезет в княжую кибитку и садится на скамью против обоих государей. Не спуская глаз, смотрит он на боярина и ждет, что тот скажет.
— У меня тоже сеунч есть, — говорит тот, когда Васюк затворил за ним дверку кибитки, — да токмо сеунч-то мой от разума. Мыслю, не днесь, то утре и от Москвы вестник пригонит…
Рассказал боярин, как его приняли у Шемяки, как хотели выведать от него о замыслах тверских.
— Но так сие неискусно творили, — смеясь, воскликнул Садык, — что яз все их замыслы враз уразумел. Совестник-то у Шемяки, его боярин Добрынский, ядовит и хитер, да не разумен, а князь можайский и того простей. Тотчас учуял яз, что о многом они ничего не ведают. Шемяка-то, пожалуй, далее их видит. Разумеет, что ему петля и западня, да со зла упрям, злобы в нем много…
— Разумно баишь, боярин, — согласился князь Василий, — и яз о них так мыслю. А все же — пошто они все побегли? Может, Плещееву бог помог?
— Ты спрашиваешь, княже Василий, пошто они побегли? — ответил Садык. — Как же не бежать-то им? Ведь о приходе полков из Литвы яз им сказал, — они о том не ведали. О вашем походе на Волок яз известил Шемяку в слове государя моего. А когда весть к ним пришла о взятии Москвы, то и стало все, как нами тогда решено было в хоромах князя тверского, в опочивальне государевой.
— А что войско-то шемякино? — спросил князь Борис.
— Много у него людей не по вольной воле, — молвил боярин Садык, — одни — из-за целованья креста; другие — надеяние на тобя, князь Василий Василич, потеряв; третьи — силой взяты, страх обуял их. Сами же князи и бояре — людям своим не верят, вести худые от них таят, но от меня утаить ничего не могли. Очи у меня пока еще зрячие, а уши чуткие.
— Ну а разум у тобя, боярин, зорче глаз твоих и более чуток, чем уши! — засмеялся князь Борис. Заметив, что кибитка остановилась, добавил: — Вот, бог дал, и приехали в Реден. Пообедаю здесь у попа, да потом о делах подумаем с воеводами вместе.
В горнице отца Рафаила после обеда князья сидели у стола под образами, в красном углу, а возле них — бояре и воеводы. Пили брагу, которой угощал их настоятель единственной в Редене маленькой деревянной церковки.
Иван, как всегда, сидел рядом с отцом, а Васюк стоял около них поблизости. Тут, на походе, все просто, и сам даже князь Борис прост и ласков, но бояре и воеводы на походе не меньше чтут и боятся своего государя, чем в тверском кремле.
Княжич Иван, попивая сладкий, но слабый сыченый мед, жадно слушает речи воевод, вникает, поскольку может, в их военные замыслы. Особенно занимают его знаменитые воеводы тверские, братья Бороздины — Борис и Семен Захарьевичи. Они оба слушают со вниманием боярина Садыка, который докладывает о положении дел в шемякином войске, объясняя бегство их взятием Москвы.
Когда Садык кончил доклад, Иван впился глазами в суровые лица воевод.
Они были неподвижны и непроницаемы. Но вот старший из них откинул рукой прядь густых волос со лба и медленно стал гладить густую, но уже седеющую бороду.
— Что нам боярин Садык сказывал, — начал Борис Захарьевич, — то все так и есть. В полках Шемякиных шатание среди воев. А теперь к нам уже новые вести идут — бают, разбегается рать-то Шемякина.
— А давно ль вести сии пришли? — спросил князь Борис.
— Кажный час, государь, к нам вести приходят. Гонцы-то наши бают, что Шемякины ратники все о взятии Москвы ведают. Бают, что с Шемякой остались токмо его галичане да князь можайский с своими воями.
— Ну на можайского-то плохая надежа, — усмехнувшись, молвил князь Василий, — переметчик он великий.
— А как теперь нам идти? — неожиданно для княжича Ивана спросил Борис Александрович, — то ли ране к Москве и потом к Галичу, то ли ранее к Галичу, а потом к Москве?
Иван даже вздрогнул. Возможность возвращения в Москву потрясла его.
Вытянув шею, он подался вперед всем телом, чтобы не проронить ни единого слова.
— Пойти на Углич, — не сразу ответил Борис Захарьевич, — потом на Ярославль и Кострому, а далее в обход Галича к Чухломе, где княгиня Софья Витовтовна в заточенье сидит. Оттоль же к Галичу, и, окружив град Галицкой, Шемяку поимать.