- Дом и подворье пограбили... До ближней вотчинки добрались, там всё порушили... У тебя и брата твоего, и у свойственников тож... Терем новый боярича Глеба Внездовича погорел... У боярина Бориса тоже грабили...
- Неужто - все? - одними губами шепнул Внезд, чувствуя, как спирает грудь, и трудно становится дышать. - А другие что ж? Семён Борисыч?..
- Убили его, - Стёпка всхлипнул, жалея своего хозяина, и выпрямился, отирая рукавом красный от мороза и слёз нос. - Дубьём забили, потом до Волхова волочили - и в прорубь...
Всё потемнело перед глазами Внезда Вадовика, и он тихо осел на пол.
Уже когда он пришёл в себя на постели, чуть отойдя от хватившего его удара, не отлучавшийся от отца Глеб Внездович сообщил ему остальные страшные подробности.
Семьи уехавших с княжичем бояр были схвачены и заточены в монастырь. Посадничество забрал себе Стефан Твердиславич, а должность тысяцкого отдали некоему Никите Петриловичу. Новый посадник сразу же постановил послать грамоту Ярославу звать его на новгородский стол, и горожане согласились.
Разбитый тяжёлой вестью Внезд Вадовик ещё хворал, когда из Новгорода на него и его спутников свалился новый, более тяжкий, удар. Несколько дней спустя в Торжок прискакали новгородские послы с грамотой для малолетнего княжича Ростислава. Вместе с Ростиславом и его боярами гонцов встречал бывший тысяцкий Борис Негоцевич, заменив не встающего с постели посадника. Выходя к послам, он заранее трепетал, не зная, сможет ли сдержать гнев, ежели увидит кого из знакомых. Но Новгород словно понимал это - из пяти послов ни одно лицо не осталось в памяти даже смутно.
Юный Ростислав, всё ещё воспринимая многое по-детски открыто, с любопытством посматривал на чужих людей. В окружении своих бояр он не боялся их, но и не понимал полностью смысла произносимых по-писаному священником слов:
- ...Ибо отец твой обещался сесть на коня и в поход идти с Воздвиженья[435], а теперь уже Николин день[436]. С нас крестное целование долой, а ты ступай прочь, мы же себе сами князя помыслим...
Дочитав грамоту до конца, священник свернул пергамент и с поклоном вручил его застывшему, словно окаменевшему, Борису Негоцевичу. Тот понимал сказанные слова, но не верил, что всё вот так быстро кончено.
Сколько раз случалось такое, что бояре, поссорившись, отъезжали из города в свои вотчины или даже на службу к иному князю, бросив нажитое. Но всегда возвращались. Борис Негоцевич часто видал таких изгнанников через несколько лет - они как ни в чём не бывало расхаживали по улицам и даже приходили в Грановитую палату, ежели до побега занимали там места. Однако он сам никогда не верил, что может оказаться изгнанником. Ему чудилось, что вмешалась злая воля, чьё-то дьявольское попущение, может, кара за грехи. Про него и семейство Вадовиков не было сказано в грамоте ни слова, будто их не существовало вовсе. Но это умолчание и означало изгнание.
Его невесёлые размышления прервал маленький Ростислав. Подавленный свалившимися на него малопонятными заботами княжения, мальчик начал рано взрослеть и старался многое понимать, но самого главного детская душа ещё не умела постичь. Он подёргал боярина за рукав долгой шубы и снизу вверх глянул на него светлыми, не по-детски суровыми глазами.
- Чего он сказал такого? - спросил мальчик. - О чём?
Борис Негоцевич словно проснулся.
- О чём? - тяжко вздохнул он. - Путь нам указали, княже!
- Какой путь?
- Тебе - в Чернигов-город, к батюшке твому, а нам куда - неведомо...
- К батюшке? - оживился Ростислав столь явно, что боярин почувствовал глухую досадливую ненависть к мальчику, находившему светлые стороны среди сгущавшегося мрака.
Кое-как проводив послов, Борис Негоцевич вернулся в палаты. Глеб Внездович и братья Внезда уже ждали его. Краем уха, от Ростиславовых бояр, они слыхали о содержании грамоты, но боялись верить.
- Ну, что? - воскликнул младший из трёх братьев, Даньслав Вадовикович.
- Путь нам указали, братья! - сухо отмолвил Борис. - Нам и князю нашему, Ростиславу Михайловичу.
- Куда же теперь? - растерянно выдохнул третий Вадовикович, Михаил.
Борис только покачал головой. О возвращении нечего было и думать - нетерпеливый Стефан Твердиславич уже послал грамоту Ярославу Всеволодовичу, и тот спешил в Новгород ближней дружиной, оставив жену, детей и бояр собираться и двигаться поездом[437] следом.
Ярослав прискакал в город в самом конце декабря - налегке, без припасов. Сам посадник Стефан, извещённый с полдороги, вышел встречать его. В городе звонили в колокола, заговорила даже Святая София, созывая народ, словно на вече. Проехав запруженными народом улицами, Ярослав спешился на вечевой площади, поднялся на ступень и стоял там почти один - посадник, тысяцкий, бояре и дружинники оставались внизу и чуть в стороне, пока на площадь стекался народ. Счастливый тем, что видит их, Ярослав улыбался мальчишеской открытой улыбкой, а потом шагнул вперёд, к краю, срывая с тёмных кудрей шапку.