Предчувствие оправдалось на другой день после полудня. Из дальнего погоста охлюпком[446], без седла, прискакал спешный гонец с вестью о том, что по дороге движется войско ливонских рыцарей. Пеших воинов гонец не заметил, больших обозов тоже. Всё это говорило о том, что рыцари шли не в обычный набег, целью которого был грабёж. Это начиналась война, в которой главной целью была смерть врага.
Получив весть, Изборск в считанные дни подготовился к осаде. Посады опустели - зарыв добро и унеся всё, что могли, жители укрылись в детинце. Из нескольких небольших погостов под защиту крепких стен пришли поселяне. Дружина и городское ополчение доставало оружие, ещё раз проверяло брони. В кузнях спешно правили острия мечей и перья сулиц. Заготавливали котлы смолы. Хотели разрушить даже подъездной мост и для этого выбили из-под него опоры. Прочистили колодцы на случай долгой осады. А ещё раньше, на свой стрех и риск, Евстафий послал во Исков гонца, считая своим долгом упредить горожан о подходе рыцарей.
Они подошли к Изборску через четыре дня после получения вести. Двигалось войско на удивление уверенно, словно не раз уже проходило по этой земле. Евстафий не знал, что незадолго перед этим изгнанные из Пскова опальные новгородские бояре встретились с рыцарями Ярославка Владимирича. Они поведали князю-изгою[447] последние новости, и тот порешил, что выбьет своих врагов из стен отцами и дедами назначенного ему города. Сейчас с ним шли сам Борис Негоцевич и Пётр Вадовик, один из сыновей Внезда. Эти двое уже принесли клятву верности новому князю, решив про себя, что лучше служить ему и через него немцам, чем ходить под рукой Ярослава Всеволодовича, который ломает древние обычаи и уничтожает новгородские исконные вольности.
Ещё издалека настороженно притихший Изборск, с поднимающимися над крепостными стенами дымками казался потревоженным сторожем. Несколько повстречавшихся погостов оказались пустыми, а выехавшие вперёд дозорные-оруженосцы вернулись и доложили, что и посады тоже вымерли.
Ярославко, высокий, голенастый тридцатичетырёхлетний князь-рыцарь, ехал чуть впереди, с советником своим Борисом Негоцевичем и тремя оруженосцами. Несмотря на то что он много лет прожил в Риге, был принят покойным епископом Альбертом и даже женился при его посредстве, он всё ещё не был католиком, хотя и подумывал о такой возможности. Вторая жена его была католичка. Ради неё он бросил просватанную ещё на родине первую, которую после Липецкой битвы подыскал отец. Первая умерла родами, забытая мужем, и её сын воспитывался мачехой в Риге. Мальчик был не особенно любим отцом, и Ярославко решил, что после завоевания Пскова и окрестных земель отдаст ему захолустный Изборск - чтоб был и рядом, под присмотром, и далеко.
Выехав чуть вперёд, Ярославко осматривался в седле. В немецкой броне он казался выше и, как ни странно, худощавее, чем был. Местность, которую он последний раз видел мельком уже очень давно, ему понравилась.
- Хочешь, боярин, я тебе подарю вотчины в изборской земле? - обернувшись на Бориса Негоцевича, спросил он. - Скажем, вон по тому, дальнему, берегу речки и дальше, сколько хватит до следующей реки или озера?
Борис Негоцевич послушно поклонился в седле. Он был ненамного старше князя-изгоя и считал себя умнее его.
- Благодарю, монсеньор, - на латинский манер обратился он к Ярославку, зная, что тот любит подобное обращение.
- А, может, я тебя вообще наместником сделаю! - весело продолжал князь. - Посажу сюда сына старшего, а ты при нём, а?
Боярин рассыпался в изъявлениях благодарности, в уме уже прикидывая, что можно ещё выжать из нового господина.
В это время подскакали дозорные с известием, что город явно приготовился к обороне.
- Что ж! - Ярославко прищурился, из-под руки глядя на стены. - Их нельзя винить ни в чём! Они же не знают ещё, что это вернулся я!.. Изборск должен открыть ворота псковскому князю!
Рыцарское войско подтягивалось, располагаясь на извилистом заросшем берегу Смолки. Борис Негоцевич в душе начинал чувствовать ревнивую гордость - если и правда земли по дальнему берегу будут его, то уже сейчас хорошо, что их не загадят ливонцы. Сам боярин не терпел рижан и считал их только силой, которой можно править, если знать наверняка, как.