— Прощай, боярин, дай те бог счастья и всем воям твоим. Товарищей ваших похороним по христианскому обычаю, да и пойдем ко князю защиты искать, авось не выдаст. — Заметил Васькин взгляд, брошенный на Дарью, успокоил: — За сироту не бойся, в обиду не дадим. Да есть у ней и получше нас защитник — за тиуна холщовского просватана. Он человек сильный, у князя в чести, будет как за каменной стеной.
Васька отвернулся, вскочил в седло и уж взялся за плеть, как вдруг Дарья бросилась к нему, ухватилась за стремя.
— Боярин светлый, не оставляй сироту, возьми с собой на Москву великую — там живет другой дедко мой родный. Авось разыщу, не прогонит — я работящая да ласковая. Возьми, боярин.
— Куда ж тебе с нами, касатка? — смущенно спросил Тупик, глядя сверху в исплаканные глаза-васильки. — Мы люди ратные, подневольные, с коней, почитай, не сходим. А что ждет нас нынче и завтра, о том лишь бог ведает.
— Христом молю, возьми, боярин! В обузу не стану вам — я на коне проскачу не хуже парня, из лука стрелять умею — хочешь, испытай!.. И обед сварю вам, и порты постираю, и рану перевяжу — я травы знаю целебные, заговоры святые от дедушки переняла. Хоть до Коломны возьми.
— А твой жених?
— Какой он жених? Сватал — меня не спрашивал. Один раз его видела, другой — не хочу. Возьми!..
Тупик замялся, решая, но тут, болезненно кривя лицо, заговорил сердитый Копыто:
— Аль сдурела, девка? Слыхано ль дело — в стороже воинской девиц молодых возить! Первая застава московская обсмеет, а дойдет до князя — он головы с нас сымет, первую — с десятского. Ну, ин были б мы товарники, а то ведь сторожа!
Девушка сникла, ткнулась лбом в сафьяновый сапог боярина, Васька потерянно молчал, и тогда подошел чернобородый, взял Дарью за локоть.
— Не балуй, дочка, не серди ратных людей… Пути из Рязани на Москву не заказаны, сама себе ныне хозяйка. Прости ее, боярин.
Потупив голову, Васька хлестнул коня плетью…
Старый ворон каркнул с высокого дуба над озером, словно бы к дождю, из рощи отозвались его меньшие собратья, воронья перекличка прошла и по ближним зарослям. Зашумели черные крылья, стая обсела деревья на опушке, волновалась, ждала, птицы нетерпеливо крутили носами. В поле догорала соломенная рига, курчавился дымок над кучей золы — там, где недавно стоял большой початый суслон ржи. Рядом чернел оголенный пятачок тока. Языки огня долизывали последние стебли несжатого хлеба, натыкались на зеленую отаву у межи, медленно умирали; за ними шевелилось под ветерком выгоревшее поле, подернутое черно-седым пеплом. Предзакатное солнце своим тусклым глазом равнодушно смотрело сквозь лениво тающий дым, и высоко над дымом плавали кругами косокрылые коршуны. В дальний лесок, пыля, уползал небольшой крестьянский обоз, за ним женщины и ребятишки гнали молчаливых коров и крикливых овец. Затихали овечье блеяние и деревянный скрип, все реже потрескивал огонь, и коршуны, сужая круги, опускались ниже. Старый ворон забеспокоился, подал картавый голос, сорвался с ветки и, минуя черную язву горелого поля, источающую едкие дымки, полетел туда, где в потоптанной траве валялись трупы, похожие на свернутые драные потники. Воронья стая с голодным граем устремилась за вожаком; коршуны, складывая крылья, один за другим пикировали на труп лошади у сгоревшей риги… Черные птицы еще не начали оргии, когда из кустов с рычанием выбежал большой желто-серый зверь, за ним вышли два помельче, с рыжинкой в шерсти, уселись, вздрагивая от голодных зевков, зорко следя за первым. А тот, поджав хвост, нюхая прогорклый воздух, медленно направился как бы в обход ближнего трупа, щелкая зубами на нахальных ворон, поднявших злой крик. И вдруг сделал резкий скачок, присел, вороны суматошно взлетели, а зверь на согнутых лапах, прижав уши, посунулся к трупу, скалясь и сипло рыча, — но только запах смерти бил ему в ноздри. Почти припав к земле, он схватил клыками обнаженную руку, начал рвать теплое мясо, отползая, дергая на себя тяжелое тело, смелея от сладкой человечины и треска раздираемых мускулов и сухожилий. Молодые волки тоже заспешили к добыче. Вороны пировали на других трупах.
Орда еще стояла в устье Воронежа, а с этого пятачка земли уже полетело по просторам Руси:
— Мамай идет!..
Беженцы, воины, странники, приходящие от края кочевой степи, как первую весть сообщали встречным:
— Орда идет!
Сколько раз за сто сорок три года со времени первого появления Батыя облетали русскую землю эти два слова, за которыми неотвратимо, как туча, гонимая ветром, надвигались разорение и муки, смерть и рабство!