— Всех убивать — Орда останется без рабов, — отрывисто произнес Темир-бек, присоединившийся к свите. — Нам нужны кузнецы, эти годятся. Прикуем к наковальням — пусть бегут.
— Темник говорит хорошо, — кивнул Мамай. — Теперь ордынцам время воевать. Работать будут рабы.
Он последний раз скользнул взглядом по телегам, которые тронулись в сторону юрт, где произойдет дележ добычи и лучшую часть, как всегда, выделят правителю. Но он даже не подумал об этом — больно мелка дичь. Лишь на миг задержался в ушах плачущий детский голос: «Су-у!» — наверное, одна из полонянок заставила своего ребенка просить воды на том языке, который всем понятен в кочевой степи: «Су-у!..» Но что для владыки Орды жалкий писк какого-то звереныша? Ведь сарацинов не считали даже за людей. Они были чем-то вроде полусказочных аламастов, людей дикого племени, которые жили в непроходимых горных лесах, лишь изредка, в неурожайные годы, спускались в долины, к человеческим селениям, жестами и малопонятными звуками просили пищу. Обычно горцы их прогоняли, но иногда подкармливали, заставляя делать какую-нибудь простую работу: перетаскивать тяжести, очищать поля и тропы от каменных обвалов — они выполняли работу покорно и тупо, только надо было их вовремя остановить. В одном из походов в горную страну Мамай приказал взять для интереса трех аламастов в войско. Каждый из них легко переносил наковальню, которую с трудом поднимали четверо сильных мужчин, мог на плечах тащить лошадь (почему-то лошади их совершенно не пугались), одной лапой вырывал из промоины нагруженную кибитку, мог долгие версты нести по раскисшей дороге тяжелый деревянный помост для преодоления оврагов и ручьев. Казалось, сила их неиссякаема, но даже перед последним рабом они были послушнее собак. Кормили их зерном и несваренными мясными отбросами, из-за которых они враждовали с собаками на потеху воинам. Но потеха длилась недолго: три аламаста очень скоро приучили свирепую собачью орду, сопровождающую войско, держаться на почтительном расстоянии. Дрались они не только лапами и зубами, но и метко бросали громадные камни. Мамай хотел испытать их в бою, но из этого ничего не вышло — пробудить вражду к людям и даже к лошадям в темной душе аламастов оказалось невозможно. На охоте в плавнях большой реки их послали взять обложенного в камыше тигра, объяснив, насколько возможно, что тигра надо притащить живым. То ли они не поняли, то ли ярость борьбы затмила их скудный разум, но тигра они задушили. Мамай рассвирепел: живого тигра в клетке он намеревался послать в столицу, как символическую весть о том, что свирепые горские племена скручены им, — это произвело бы впечатление не только на тогдашнего хана, но и на весь ордынский народ. Тигра выслеживали все дни, пока войско отдыхало, а найти нового — дело непростое. В гневе Мамай приказал отхлестать начальника охоты кнутом, аламастов — побить стрелами. Их отвели на поле, поставили рядом, окровавленных, со свисающими клочьями волосатой шкуры — тигр был старый и огромный, — и молодые воины поочередно выпускали в них стрелы, стараясь попасть в сердце. От попаданий в другие части тела аламасты лишь вздрагивали, удивленно глядя на убийц темными печальными глазами из-под выдающихся надбровий. Но даже пораженные в сердце, они падали не сразу: обливаясь кровью и жалко мыча — «а-ла-ллам», — поднимали лапы к лицу, медленно опускались на колени и лишь потом под градом стрел простирались на земле, словно молились. Ни один не пытался убежать, ни один не бросился на стрелков: люди, вероятно, представлялись им всемогущими богами, и то, что люди делали, казалось им неизбежным… Если бы все другие народы стали такими! Но не для того ли с началом нынешнего лета Мамай собрал в кулак двенадцать орд и еще три подвластных ему царства? Не для того ли он проверяет войско, всюду ставит преданных ему сильных военачальников? Когда в огне русских селений и городов кулак его армии окончательно закалится, можно будет населять подлунный мир сплошными аламастами…
После обильного, но нешумного ужина и вечерней молитвы — в походах Мамай не любил вина и громких пиров — в шатре он остался вдвоем с новым темником. Уже давно не мог Мамай спать в одиночестве. Кто-то, преданный ему не меньше, чем он сам себе предан, должен быть рядом. Этот кто-то сейчас находился далеко, в шелковой Мамаевой юрте посреди войлочных юрт его личного куреня, а здесь Темир-бек казался Мамаю самым верным наперсником и стражем. Кроме того, если в темном шатре спят двое, враг может их перепутать. Укладываясь в постель, негромко сказал:
— Получше смотри за старым волком, еще не все его зубы стерлись.