А какое житье райское можно б тут наладить, кабы не Орда разбойная! Земли не надо вырывать у лесов огнем и корчевкой — вольная, тучная целина кругом, бери сколько осилишь. Бросишь в здешний чернозем малое зернышко — вырастет каравай. И далеко бояре, жадные тиуны их — не то что вблизи городов стольных, где светские господа и монастыри норовят на каждого смерда крепкие путы накинуть.
Князь рязанский берег их своими сторожами, воины у него храбрые, но мало их. Потому-то от греха мужики до нынешнего покоса свою, казацкую, сторожу, набранную по жребию в пограничных селах, держали на реке Воронеже. Но и вправду с минувшей зимы что-то переменилось в степи — лихие люди ордынские не показывались, проходили купцы из Сарая, торг вели по справедливости, хорошие слова говорили о великом князе Ольге — быть, мол, ему первым на Руси князем и в вечной чести у царя татарского. Хоть и знали о хитрости ордынской, все ж к покосу сняли сторожу, оставив лишь малый дозор, потому как рук мужицких в деревнях — по паре на двор, да и то не на всякий. Тут урожай приспел богатый, так и не воротили казацкую сторожу на реку Воронеж. А беда — вот она…
Опираясь на гладкую ручку цепа, мужик поднялся навстречу подошедшему боярину попытался отвесить поклон.
— Сиди-ка ты, дядя, — мягко сказал воин. Его хмурый взгляд задержался на голом тельце мертвого ребенка, потом на старике, скользнул по убитым врагам. Сняв кольчатую рукавицу, отер потное лицо, бросил через плечо: — Додон, приколи лошадь, ей, бедной, за что маяться?
Один из воинов соскочил с седла, обнажив саблю, подошел к раненому животному, другой, с окровавленной повязкой на лице, остался в седле, внатяг держа аркан, захлестнувший пленного.
— Ты, што ли, употчевал вон энтого? — спросил хрипло, сплюнув кровь.
— Честь за честь, — мужик вперил ненавидящий взгляд в каменное лицо пленного. — Храбрый боярин, — он с усилием поклонился, — стану рабом твоим, только отдай мне на суд этого упыря мордатого. Он сыночка мово… спинкой об седло… Ведь и зверя лесного этак-то сказнить грех.
Мужик заплакал, опустив голову и не замечая торжества, вспыхнувшего в глазах врага. Насупленный витязь негромко ответил:
— Отдал бы его тебе, отец, на суд правый, да мне сдается, не простой он разбойник. И язык его нужен моему князю. Ты, отец, меняй-ка цеп на булаву аль на чекан, — видно, иная молотьба скоро приспеет. На той молотьбе ты со своим ударом вдесятеро должок с ордынского царя истребуешь.
Мужик покачал головой:
— Смерды мы — не вои. И князюшко наш не звал на ратное дело.
— Скоро позовет. Да на чью сторону?
Подскакали двое всадников в блестящих кольчугах с закинутыми на спины щитами, один крикнул:
— Василь Андреич! Двое татар убегли, где их уследишь в дубраве? А стрелу слопаешь. Пятерых коней мы завертали, я велел Шурке Беде с парнем на село их гнать, там, на поскотине, словят.
— Добро, — кивнул боярин. — Скачи-ка, Тимоша, в деревню, вели мужикам заложить мажару — побитых товарищей наших да деда с ребенком на погост свезти. А еще скажи, чтоб собирались там, добро и детишек грузили на телеги да уходили за нами. Чую — близко татарские разъезды, пустят деревню по ветру, никого не пощадят.