— Где вы оставили моего Арсения?
И сразу же отскочила на несколько шагов.
— Арсений — мерзавец, — медленно процедил сквозь зубы Иван Матвеевич. — Я разыщу его и сошлю на каторгу.
— Вы себя лучше пошлите на каторгу, — крикнула девочка, к великому ужасу дворовых. — Скоро придет время, когда все помещики пропадут, тогда всем людям будет хорошо, и никто не станет кричать на них и топать ногами.
Вот и она призывает ненавистное Ивану Матвеевичу, страшившее его будущее. «Будет время, сгинут помещики!» Она как бы сама была вестником этого будущего, вестником несчастья. В старину казнили гонцов, привозивших дурные вести.
Иван Матвеевич прыгнул к Малашке, схватил ее за ухо, рванул его, и кровь потекла по щеке девочки.
— Кто тебе говорил это, скажи?
Она поняла, что раз барин гневается, значит, нельзя называть птичницу, от которой она слышала радостную весть.
— Я сама так знаю, я сама, — сквозь плач говорила она.
Да, она верила в лучшее будущее для себя и для всех таких, как она. А Ивану Матвеевичу не на что больше надеяться. Его лучшие дни отошли в прошлое, а девчонка эта была из будущего. И на лицах дворовых, с тревогой следивших за ним, Иван Матвеевич читал сочувствие девочке и ненависть к себе. Потому-то он хлестал и хлестал Малашку по щекам.
Кто-то схватил его за руку. Малашка убежала. Перед Иваном Матвеевичем стоял его возница.
— А говорил — чиновник, а говорил — из губернии, — произнес парень. — За обман с тебя еще рубль, барин.
— Пошел вон, мерзавец!
— Иду, барин... Не серчай, что в дороге, как умел, от скуки тебя спасал.
Он насмешливо поклонился и юркнул за ворота, а Иван Матвеевич понял, что парень не идиот, каким он считал его, а хитрый враг, всю дорогу наслаждавшийся страхами Ивана Матвеевича.
Прошло несколько дней. Иван Матвеевич уехал в Ригу покупать немецкую молотилку. Вечером на усадьбе появился Арсений. Он был одет городским ремесленником и на вопросы встречных, на кого сейчас работает, отвечал туманно: «Была бы кровушка, а кому ее пить — всегда найдется». В людской он застал ключницу, попросил ее созвать дворню. Скоро в комнате собралось человек тридцать.
— Про волю слышали? — обратился к ним Арсений.
Кто ответил, что слышал, кто ответил, что не слышал. Многие хитрили, прикидывались непонимающими.
— Свободу всему крепостному сословию царь дает, — пояснил Арсений. — Для того и созывались господа в Витебск, совета их спрашивали. Ну, в палатах говорилось, в конюшнях откликалось. Кое-что и до нас дошло, не все им удалось утаить. Паны известно чего насоветуют: если волю мужику давать, так гони его в шею, чтоб воздухом зря не дышал. Либо, если землицы захочет, или лесу, или воды, или чего иного божьего, так пускай за то на помещика работает. Так они царю, надо думать, насоветовали. Мужиков же о том никто не спросил, вроде обрадовать нас хотят неожиданным даром. Как бы от дара такого не разболелись у нас головы.
— И головы, и животы, — заметил дед Роман, скотник, вся семья которого работала на усадьбе и не имела ни клочка собственной земли... — Сегодня барин наказывал управляющему всех мужиков из Хвойников на выселки свести, где земля похуже. Сроку дал до Кузьмы и Демьяна. В Коровниках велел никого не трогать — там земля плохая, — а и там оставить ее не более двух десятин на работную душу, все лишнее отрезать. Вот какая готовится нам воля!
Неожиданное сообщение деда Романа всех взбудоражило. Старший садовник, взяв клятву, что его не выдадут, сообщил другую новость: барин велел сжечь книгу, в которой записано, сколько у каждого крепостного в пользовании земли, и составить другую, чтобы меньшие наделы были указаны.
Если вначале кое-кто сомневался в достоверности привезенного Арсением слуха, то теперь все поверили: дал волю царь либо собирается дать. В комнате стало шумно.
Арсений успокоил людей, заговорил:
— Стало быть, не одинаково разумеют волю мужик и барин. Воля же, она означает вот что. — Он достал кисет, из него вынул свернутую трубочкой бумажку, отряхнул ее от крошек самосада, развернул, прочитал: