— «Воля — то есть свобода от всякой барщины и оброка. Над вольным человеком никакой панской воли быть не может». Так сказано? — спросил он, оторвав глаза от бумажки.
— Так!
— Еще слушайте, как один ученый человек про волю написал: «Вся власть мужикам, выкупа никакого. Убирайся, помещик, покуда жив!»
Арсений аккуратно свернул бумажку, осторожно уложил ее обратно в кисет, и пока он это делал, ни один звук не нарушил тишины. Всем хотелось подумать над простыми и удивительно верными словами неведомого ученого человека.
— Так что делать будем? — спросил Арсений снова, садясь за стол. — Надо и нам свое слово царю сказать, пусть не только помещиков слушает.
— Как скажешь, когда нас не зовут, не спрашивают, нашего голоса не пропускают?
— Можно и без спросу сказать — написать письмо царю.
Арсений вынул из кармана пузырек с чернилами, тетрадку, перо.
Допоздна засиделись в этот вечер крепостные в людской, составляя документ, которому они дали название: «Про волю. Думы мужиков».
— Как фамилия ученого того? — спросил дед Роман, когда стали расходиться.
— Чернышевский. Слыхал?
— Не слыхал. Теперь уж запомню.
Распрощавшись со всеми, попросил Арсений привести к нему Малашку. Она оказалась где-то близко — терпеливо ждала, пока он освободится. Арсений усадил ее к себе на колени, приласкал, дал гостинец: кулечек сластей и яркую ленту.
— Сильно побил тебя барин?
С грустинкой в глазах она кивнула головой, затем вспомнила:
— Ты же был у меня солдатом, Арсений. Ты врагов стрелял. А барина зачем оставил? Или побоялся? Или пули не хватило?
Арсений прильнул к ее головке губами, пошевелил ими в ее волосах, но ни слова она не разобрала.
Хозяйство Ивана Матвеевича все более хирело. Урожаи получались низкие, большая часть приплода скота погибала, вотчинная крутильня шла в убыток, крепостные руки плохо обрабатывали и пеньку, и лен, а главное — неторопливо. Пока Иван Матвеевич удосужится вывезти первую партию товара на рынок, более расторопные соседи уже успевали заполнить его, цены падали.
А рядом процветало и с каждым годом ширилось предприятие купца Силантьева. Уже третий каменный дом ставил он себе в городе, уже одна городская улица называлась Силантьевской.
В начале июня, когда закончили сев яровых, Иван Матвеевич, пренебрегши дворянской гордостью, отправился с визитом к Силантьеву на его кирпичный завод, открытый лет двадцать назад на пустоши, где когда-то стоял биваком «царев полк» Ивана Грозного.
После короткого препирательства привратник поднял бревно, загораживавшее проезд, коляска Ивана Матвеевича проехала еще с полсотни шагов и остановилась. Территория завода была едва лишь намечена неглубоким ровиком да редкими колышками, кое- где воткнутыми в землю. Значит, нет нужды хозяину таиться от воров.
К коляске неторопливо подходил сам Силантьев. Он не мог не узнать своего гостя, и его походочка вразвалку подтверждала лишний раз, как ныне упало уважение к фамильному блеску древних родов. Лишь последние пять шагов Силантьев протрусил рысцой и поклонился без улыбки. В грязной жилетке, посконных брюках, юфтевых сапогах и картузе грубой работы, он мало чем отличался от любого деревенского старосты.
Не снимая лайковой перчатки, Иван Матвеевич небрежно сунул руку почти в самое лицо купцу. Тот схватил ее, слегка пожал, отпустил, вернее даже, оттолкнул от себя, сухо спросил:
— Чем могу служить господину?
Не «вашему сиятельству», не как-нибудь еще, а «господину». Будто Иван Матвеевич для этого купчины всего лишь один из покупателей-мещан. Несколько лет назад, возможно, Иван Матвеевич выпорол бы наглеца за такое неуважение к нему, но времена уже были не те. Власть денег понемногу брала верх над всеми прочими привилегиями.
— Коли кирпичом интересуетесь, то могу продать со скидкой, если больше десяти тысяч штук возьмете.
— Да мне всего-то десять штук и нужно, — не мог Иван Матвеевич отказать себе в удовольствии покуражиться над Силантьевым.
— Десяток я вам и так подарю, на бедность, — в свою очередь ответил злой шуткой купец. — А что ваша винокурня? А деготь как нынче гонится? А жеребцы ваши в цене ли?
Видно, хорошо знал Силантьев, где у Ивана Матвеевича болит.
И винокурню, и конный завод, и дегтярню он в разное время завел по советам соседей-помещиков. Советы подавались от доброго сердца, да добра не несли. Чего-то важного Иван Матвеевич не понял, должно быть, и все его начинания оказывались несчастливыми. Он постоянно испытывал нужду в деньгах, а расходы росли. Пришлось заложить винокурню, потом и конный завод. Дегтярню в залог никто не хотел брать. А этот купчина, прадед которого был крепостным, все жиреет и наглеет. Давно пора сбить с него спесь. И с ядовитой улыбкой Иван Матвеевич говорит: