— Тебя бы, братец, военным судом судить, — крикнул ему генерал. — Да уж уважим то, что ты бывший солдат, честно царю послужил. Посему на первый раз полсотней розог обойдемся. Получай, чтобы более не перечил воле царя... чтобы царево слово свято было... царев закон и тебя касается... именем царя... от царя... за царя...
Дюжие молодцы хлестали Арсения, он ежился, извивался, скрежетал зубами, стонал и прислушивался к стонам и воплям на соседней скамье, где наказывали совсем молоденького паренька. И считал слово «царь», как его палачи считали удары.
Когда последнего наказанного оттащили под забор, генерал обратился к толпе:
— А теперь, господа свободные крепостные, — он оговорился, следовало сказать «свободные мужики», но не стал поправляться, — чтобы вы мне все выходили с завтрашнего дня на барщину. Если еще хоть одну жалобу принесет мне на вас помещик, буду судить много строже... В каждый ваш двор назначаю на постой трех солдат с вашим кормлением. А кормить солдата так: в день по фунту мяса, похлебку, кашу, хлеб, чарку водки да семь с половиной копеек...
— Разоришь нас... Сами мясо два раза в год едим... Где копейки возьмем?
Генерал взмахнул рукой. Солдаты снова бросились на толпу...
В опустевшем дворе под забором остались наказанные десять мужиков. Солдаты их больше не тронули, никто их не гнал. Они полежали на животах, постонали, покряхтели, и самый крепкий из них поднялся на четвереньки, а там и встал.
— Пошли, мужики, — сказал он негромко. — Растолковали нам, что есть воля, пора и по домам.
— Царю бы отписать про все, что этот генерал натворил, — отозвался другой, тоже поднимаясь.
— Верно, прошение царю послать бы, — поддержал третий. — Генерал, ино быть, фальшивый, сам себя назначил. Такого царь велит сказнить.
— Разве кто допустит нашу жалобу к царю? — спросил четвертый. — Вокруг него в три стены министры стоят, да попы, да помещики, и все-то ему брешут.
Последним поднимался Арсений. Он долго стоял на четвереньках, не имея сил выпрямиться. Два мужика взяли его под руки, помогли встать. И все ждали, что он скажет. Дважды он уже открыл им правду — пусть скажет в третий раз.
Шатаясь, держась одной рукой за товарища, Арсений достал откуда-то из-за подкладки зипуна сложенный вчетверо листок.
— Одну газету генерал нам читал, — произнес он тихо, — послушаем и другую. Называется «Мужыцкая Праӱда». Вчера на базаре нашел. — Оглянувшись, нет ли кого поблизости, он торопливо прочитал:
«Шесть лет уже минуло, как начали говорить о свободе мужицкой. Говорили, толковали и писали много, а ничего не сделали... Этот манифест, что царь с сенатом и господами для нас написали, такой дурной, что черт его знает, на что он подобен... Вместо того, чтобы отдать нашу землю, за которую уже деды и прадеды давно своей работой расплатились, царь заставляет нас чинш в казначейство вносить... Видно, обманул нас царь».
Читая, Арсений внимательно следил за лицами своих слушателей: верят или не верят написанному?
— А кто это писал? — спросил один из них.
— Некий «Ясько, гаспадар з-пад Вильни». — Шепотом Арсений добавил: — Говорили мне люди, будто и нет никакого Ясько, а называет себя этим именем Калиновский Константин, враг царя, заступник за мужика.
— Если враг царя, то и слушать его нечего, — решительно заявил один из наказанных. Остальные молчали.
Поймут ли они то, что уже понял Арсений, — что царь такой же враг мужика, как и помещик Ратиборов? Нелегко им поверить в это, невежественным, темным и забитым. Разве помещик позаботится об их просвещении, или уездный предводитель, или этот генерал-каратель? Ведь эти крестьяне даже не слышали о таких людях, как Чернышевский, декабристы, ведь не дошло до них ни одно слово Некрасова или Пушкина.
Сколько еще лет будет страдать мужик на Руси, думал Арсений. Некогда обещали ему попы тысячелетнее царство всеобщего блаженства. Но вот уже тысячу лет народ Руси стонет в рабстве. Придет ли конец этому темному царству? Сколько еще столетий ждать? Где та сила, которая освободит мужика из неволи?
— Куда вести тебя, не к Силантьеву ли? — спросили Арсения. Он встрепенулся. Нет-нет! Он давно увидел свое призвание, пришел час осуществить его, теперь никто уж не помешает.
— Веди хоть и к себе, — ответил он. — Отлежусь дня три, а там примусь... Школу открою, детей мужицких стану грамоте учить.
Месяцев через пять или немногим более того Иван Матвеевич, выбранный недавно уездным предводителем дворянства, получил «Циркуляр о народном образовании». В нем губернатор, ссылаясь на «высочайшее распоряжение», обращал внимание господ предводителей на то, что во многих волостях и деревнях действуют самочинные школы, открытые подозрительными лицами. Предписывалось все эти школы закрыть, а законными считать лишь школы при церквах. Буде же объявятся упорствующие в своем беззаконии учителя, тех высылать из деревень.