Нинка все ежилась. Мне почему-то и смотреть на нее не хотелось. А ей, как будто, на меня.
Она постояла, постояла, а потом побрела вдоль воды. Я стоял около бревна. Только иногда поглядывал, где она там — все же, как-никак, я за нее отвечал.
Сидеть на бревне мне было еще больно, и я все отмывал камешки, в воде они оживали. Мы нашли одну тоненькую халцедоновую плиточку, в полсантиметра толщиной, а то, может, и меньше — и она почти что просвечивала насквозь, и на ней были разводы и прожилки, в которых, если всмотреться, можно было увидеть серое море и белый прибой и почти черный берег, и все это четко, как после грозы. Был еще коричневый камень с лягушачьими пятнышками, который нам обоим не понравился, но мы почему-то решили, что он самый ценный — вид у него был очень дорогой — хоть за границу продавай. И был малюсенький — в полкусочка сахара — малахитик. Я его вообще-то думал подарить Нинке, но сейчас уже не знал, надо ли, потому что и я еще сесть на бревно не мог, и она где-то там по берегу бродила. Надо, пожалуй, было за ней пойти.
Я встал и оглянулся. Томашевской на берегу не было.
Со стороны, где наши родители все еще искали камни, раздавался грохот и выстрелы — это подъехал дядя Тигран. Я быстро собрал камни в мешок и побежал к красному мотоциклу — пока дядя Тигран еще не остановил мотор.
Дядя Тигран очень любил, чтобы все видели, как его мотоцикл ездит по песку и как перелезает канавы. Самой большой наградой для него была лужа, смесь болота с помойкой. Дядя Тигран залезал на своем «Бэ-Эс-А» в самую трясину, останавливался, чтобы все думали, будто он окончательно завяз, а минуту спустя выползал на сухое место, волоча за собой гнилую рыбачью сеть или лежавшее в грязи деревцо. Кругом с восхищением говорили:
— Ну и зверь! Ну и трактор!
Дядя Тигран улыбался сдержанно и широко и говорил:
— Нобле́с обли́ж[1].
Я у него как-то спросил, что это означает, и дядя Сережа мне перевел.
— По уши в жиже, — говорит.
Наверно, не совсем так, но у папы я еще не спрашивал.
Дядя Тигран ходил вокруг своего «Бэ-Эс-А», оглаживал его и не выключал. Я подбежал.
— Дядя Тигран, — сказал я, — вы мне еще осенью обещали дать прокатиться…
— Одному, что ли?
— Одному.
— Врать ты мастер! — восхищенно сказал он.
«Бэ-Эс-А» все работал, сотрясался. Один раз он, не сдвигаясь с места, ушел в песок до половины колес. Об этом дядя Тигран любил рассказывать.
— Садись, — сказал он.
Я сел впереди него на сиденье, дядя Тигран — совсем вплотную сзади. Он продиктовал мне на ухо, что надо делать, да я и сам помнил.
Папа, мама, дядя Сережа и Нинкин отец — все стояли вокруг. Только Нинки не было.
— Потихоньку… — сказал дядя Тигран.
Я отпустил сцепление. Мы прыгнули вперед и заглохли. Тронулись мы только с третьего раза. Не так уж плохо, что Нинка не видела.
Но теперь мы уже ехали, и я стал рулить к тем зарослям, где должна была быть Нинка. Нас качало, как кибитку в «Капитанской дочке», но я все же почти справлялся с рулем — только иногда дядя Тигран мне немного помогал.
Томашевскую я увидел скоро. Она все бродила между кустами и ежилась. И сумочку уже не на плече несла, а в руках, и что-то в сумочку быстро спрятала, когда нас увидела, только это была уже не сигарета, а платочек, кажется. Ревет, что ли? Я чуть не зарулил в дерево. Мы притормозили около нее, и я предложил ей, чтобы она забиралась в коляску. Но она на меня даже не посмотрела и пошла к своему папе. И дядю Тиграна она тоже, кажется, не узнала — у них труд вела другая учительница.
И мне вдруг стало неинтересно больше ездить, хотя я несколько дней только об этом и думал. Вот всегда так — Томашевская все испортит.
Мы еще прокатились один кружок, ради дяди Тиграна, и потом подъехали к нашим. Томашевской с отцом уже не было.
— А где они? — спросил я у мамы.
— Уехали.
— А почему?
— Тебе лучше знать, — сказала мама и сделала такое лицо, будто сама все знает. А откуда она может знать, когда и я-то не знаю?
Летим
Ну, я не буду рассказывать, как ездил этим летом в лагерь. Я в лагере уже в четвертый раз, и там все зависит от того, какие попадутся ребята. Я один раз чуть не скис от скуки — такие гогочки попались. Что в озере ни найдут — все тащат к воспитательнице. Зажигательные пули, идиотики, нашли — и, мне не показав, тащат к ней:
— Клавдия Егоровна, а что это такое?
Она, конечно, — цап! — эти пули. И до свидания. Уж я просил, просил ее потом хоть штучку отдать, чтобы в костер бросить, но она скорей бы свои очки отдала.