С таким-то соседом рядом, да еще чтобы было смешно!
— У тебя, Митька, с чувством юмора худо, — сказал папа.
— Ага.
Откуда, интересно, оно в таких условиях может появиться?
Папа заговорил с соседом почти сразу же — мы еще даже не поднялись в воздух. Оказалось, что тот летит домой, на Байкал. Значит, нам целую ночь сидеть рядом. Одна надежда, что он заснет. Я в разговоры не лез. Когда взлетели, я сделал вид, что сплю. Папа закрыл меня своей курткой и перестал в мою сторону поворачиваться. За иллюминатором темнело, и мы плыли над темно-серыми облаками, а небо в той стороне, куда мы неслись, было холодное и непрозрачное, а сзади желто-розовое. Еще дома папа объяснил мне, что мы будем лететь по ходу вращения Земли, и раз так, то время для нас будет идти быстрее. А вот когда мы полетим обратно — будет все наоборот, и можно сделать так, что самолет будет лететь и лететь, и все время в нем будет один и тот же час ночи или дня. Тут сразу мне пришло в голову, что хорошо бы таким образом продлить каникулы, например. Но папа тогда засмеялся и сказал, что вот на этот случай предусмотрен 180-й меридиан, где — щелк! — сразу же переходишь — стоит тебе шаг сделать — из четверга в пятницу, допустим…
За иллюминатором стало совсем темно, в самолете тихо гудело и еле-еле светились лампочки.
Потом папа меня разбудил. Мы где-то садились, кажется, в Новосибирске.
После Новосибирска стали кормить. Я очень люблю, когда в самолетах кормят. Во-первых, все в оберточках; во-вторых, вкусно; в-третьих, что взрослым, то и остальным. Равноправие.
Вафли и яблоко я есть не стал, положил их в карман. Мало ли что с нами еще будет?
Папа без передышки говорил с соседом. Сосед что-то глухо и степенно рассказывал. Уже полночи рассказывал, не меньше. Конечно, хорошо, что он меня не узнал, но все же отчего-то было обидно — мало того, что отодрал, так еще и не помнит. Но я и смотреть в его сторону не хотел. Потом я напряг слух и разобрал, что рассказывает он о медвежьей охоте. Но после еды ужасно захотелось спать… Кажется, мы еще раз садились. Я просыпался и снова засыпал.
— Мить, проснись, — сказал папа. — Подлетаем.
Иллюминатор был уже совсем желтым. Мы летели ниже облаков, и папины слова я еле слышал — заложило уши.
— Пристегните, пожалуйста, привязные ремни, — сказали по трансляции.
— Я думал, тебе нравится на самолетах летать, — сказал папа.
— А мне и нравится.
— Что же у тебя рожа такая злая?
— Немытая просто, — сказал я.
— То-то… На Байкал прилетаем, а для тебя словно наказание.
— Где Байкал? — я глянул в иллюминатор.
— Не торопись, — вдруг сказал сосед. — До Байкала от аэродрома еще семьдесят километров.
— Кстати, Дмитрий, — сказал папа. — Это Иван Михайлович, капитан катера. Мы, наверно, на его катере пойдем по Байкалу…
— А как же тот? — сказал я. — От которого дядя Сережа письмо получил? Мы же к нему…
Не мог же я сказать — ну его, твоего Ивана Михайловича, у меня и так одно ухо еле держится и синяки, наверно, есть на заду, хоть никто этого и не знает. Кроме Томашевской. Она, наверно, догадывается, потому что у самой… До меня только сейчас дошло. Нет, я ему такого не прощу… Я ему катер утоплю. С ним самим. Девчонок бить, силач нашелся!
— Ничего, — сказал папа. — Мы к нему заедем.
— К кому?
— Как к кому? Ты же сам меня только что спросил…
— А-а…
— Ворона кума. Что это ты такой рассеянный?
— Так, — сказал я. — Вспомнил одну вещь.
Тут я посмотрел на Ивана Михайловича, но он на меня не смотрел. Мы уже садились.
Катер
И зачем только папе понадобилось разговаривать с этим Иваном Михайловичем? Разве не видно было по лицу, кто он такой?
По Иркутску мы не побродили, только потом уже, из такси, увидели Ангару. Вот где воды! В Неве, конечно, тоже воды дай бог сколько, но Ангара еще так несется. Водовороты, воронки и струи поверху.
На такси мы втроем поехали вдоль Ангары к Байкалу, и уже скоро в просвете над Ангарой впереди повисли неподвижные розовые и белые облака, но Иван Михайлович сказал, что это не облака, а снежные вершины Хамар-Дабана на другой стороне Байкала.
По обе стороны дороги уже была тайга, мы только иногда выезжали на берег, и берега Ангары, особенно тот, по другую сторону, были все выше, все дичее. Иван Михайлович сказал, что раньше, по тому берегу, у самой воды проходила железная дорога — та, что шла к Владивостоку, а теперь ее спрямили. Здесь же вода из-за иркутской плотины поднялась, и дорога ушла под воду.
— Когда вы должны выйти в рейс? — спросил папа.