— Соглашусь на любую работу, нечего выбирать, — решился Гена.
— А зачем все это тебе нужно? Ты же имеешь среднее образование. Интеллигентный труд — вот что тебе надо!
— Пошел к черту! — разозлился Гена. — Мне сейчас все равно, какое дело, только бы дали. У меня семья.
У Мити что-то дрогнуло в груди. Он с изумлением посмотрел на друга.
Перед ним был уже не веселый десятиклассник, живущий в семье на всем готовом, а кто-то другой, даже ростом выше и с двумя тонкими морщинами на лбу.
— Ладно, кисло у тебя на душе, сам вижу, — миролюбиво заговорил Митя. — Не расстраивайся зря. Каждый день нанимают. Им всякий труд нужен.
Автобус в рабочее время ходил полупустой. На остановке почти не задерживался. Гена и Митя едва успели вскочить на подножку, как он уже покатился в город. Днем и на городских улицах было малолюдно. Безоблачное небо дышало жарой. На торцовых мостовых плавилась смола. Во всех этажах домов настежь раскрыты окна. Под окнами в полный лист зеленеют березы и тополя, зацветает черемуха.
— Тебе, может, прямо в тресте найдут работу, — шепотом, чтобы никто не слышал, сказал Митя. — Только ты сам особенно не лезь. Говорить буду я.
Гена подумал, что в тресте работать, конечно, неплохо: и работа канцелярская, не тяжелая, и оклады, наверно, хорошие. Мама, конечно, обрадуется. Жаль, что ездить из дома в трест далеко. И шепотом ответил:
— Ладно, там видно будет.
Автобус почти не задерживался на остановках. Только в одном месте пришлось постоять: воспитательницы детского сада вели через дорогу малышей в сквер.
В отдел кадров треста набилось много народу. Все это были люди степенные, пожилые. Каждый из них принес сюда свои запахи: от плотников остро пахло свежеоструганным деревом, от каменщиков — раствором цемента, известью.
Ребята чутко прислушивались к разговорам, и настроение их падало. Почти все приходящие имели специальности и опыт работы. Большинство — техники, прорабы, бригадиры. Некоторые из них даже не нанимались, а просто их переводили с места на место. Они быстро получали путевки на объекты.
Гена и Митя, по обоюдному согласию, переждали всех и последними подошли к столу инспектора по кадрам.
Митя сразу же оттер друга в сторону и сказал инспектору, что Гена закончил десятый класс и хочет поступить в трест на какую-нибудь работу.
— На канцелярскую? — сразу спросил инспектор и выжидательно наклонился вперед.
Гена увидел в этой позе что-то обнадеживающее. Казалось, что инспектор только и ждет его согласия. И он поторопился с ответом:
— Да, конечно. В трест куда-нибудь.
Инспектор ждал другого ответа и, разочарованный, отрицательно покачал головой.
— Нет у нас вакансий.
— Ну, конторщиком в бухгалтерию или табельщиком куда, — солидно, не торопясь, повел разговор Митя.
— И табельщики не нужны. Набираем только людей С производственными специальностями. Плотники нужны, печники. А вы без квалификации. Вот если на известковый склад. Туда несколько человек запрашивают на погрузку извести.
— Это нам не подходит, — наотрез отказался Митя. Короткие ресницы его воинственно смотрели на инспектора.
— А кто, собственно говоря, ищет работу? — рассердился инспектор. — Вы или ваш товарищ?
— Это не имеет значения. Пошли, Гена.
Инспектор задумался. Ему хотелось чем-нибудь помочь этим молодым людям, видно только что начинающим свою трудовую жизнь. Но Митя уже вытолкал приятеля из комнаты, а сам, уходя, громко хлопнул дверью.
На улице Гена вспомнил утреннюю встречу с Антониной Петровной, свои надежды на успех в поисках работы и чуть не заплакал от обиды и растерянности.
— Вот тебе и башмаки и сандалии, — вздохнул он и покачал головой.
— Что ты говоришь? Какие башмаки? — растерянно спросил Митя.
— Сестре я обещал купить с первой получки. Старенькие у нее. Просила меня очень.
Притих и Митя. Неудачу Гены он переживал, как свою. Ему тоже было обидно до слез. Но характер у него был легкий. Горе у него не задерживалось, как вода в решете.
— Не хмурься, — махнул он рукой. — Подождем немного, а потом опять пойдем. Пока Надя вернется из лагеря, у тебя обязательно будет получка.
А через минуту он остановил Гену и, заблестев глазами, заговорил:
— И что мы с тобой за недогадливый народ! Пойдем в райком.
— Это зачем же? — удивился Гена.
— На работу пошлют.
— Я в райком не пойду.
— Да что мы, чужие, что ли? Ходят же ребята!
— А я не пойду. Райком не нянька для комсомольцев. Легкомысленный ты человек, скажут, раз тебе все время подпорки нужны.
Митя не стал противоречить приятелю, но в душе твердо решил: в случае второй неудачи повести его в райком комсомола.
…В этот вечер Антонина Петровна не дождалась Гены. Не пришел он и назавтра. Она решила пойти к нему сама, но передумала и пошла к Мите.
Тот сидел во дворе на низенькой скамеечке и плел из прутьев мордушку.
Увидев тихо подошедшую учительницу, вскочил, одернул рубашку.
— Ладно, сиди, сиди, — сказала она, — я только на минуту.
Сама села на табуретку, а он рядом на свою скамеечку.
— Докладывай, чем кончился вчерашний поход, — приказала она.
— Плохо, Антонина Петровна.
— Говори все.
— Не взяли Гену нигде. Мы и в комбинате были, и в стройтрест ездили…
— И нигде нет работы?
— Канцелярской нет. Нужны только специалисты, мастера. А так, только чернорабочих берут.
— А вы не согласились?
— Да как же согласиться? Не для этого же учились. Среднее образование имеем.
Что-то в поведении Мити учительницу начало беспокоить. «Что же именно? — мысленно спрашивала она сама себя. — Барская пренебрежительность к черной работе? Или, может, это — неумение начать жизнь, растерянность?»
— Так… — уже сухо сказала Антонина Петровна. — Значит, вы только учились? А те, кто работает, это люди второго сорта? Как же тогда они приобрели свои специальности, на сложных машинах научились работать?
— Так и. Гена же согласен был к станку, а ему чернорабочим предлагают, известку пересыпать…
— Надо было идти пока на любую работу, — уже мягче сказала учительница. — А там пригляделся бы… На производстве легче выбирать специальность. Надо помнить главное: труд не терпит барства.
От Мити Антонина Петровна отправилась к дальнему родственнику Гены Ивану Демидовичу Вагину.
Жарко. Река рядом, но прохлады от нее нет. Легкое, чуть заметное движение воздуха шло не от реки, а наоборот, с суши на реку, и город изнывал под солнцем.
Гена томился больше других. Он не у дела. Нельзя же называть настоящей работой то, что он с утра полил огородные гряды, убрал в доме. Не это ему нужно. И мать ждет от него не этого.
В доме прохладней. Он сидел у окна и смотрел во двор. Сонные куры убрались в прозрачную тень сарая. Одна белая курица не смогла добраться до тени и, расслабленная, валялась прямо под солнцем.
Он медленно думал о странном явлении: на Севере зимой известные всему миру лютые морозы, а летом нестерпимая жара.
О якутских морозах пишут много, о летней жаре мало.
Этот вопрос давно занимал Гену. Он прочитал много статей и книг о Севере. Попадались среди них и такие, что вызывали смех и досаду. Доверчивые редакторы порой принимали на веру досужий вымысел и печатали его.
Достал с полки два зачитанных журнала. И журналы разных лет, и авторы разные. А статьи о Якутии в них одинаково далекие от правды.
В одном писали, что уже в ноябре в Якутии начинаются страшные морозы, жизнь кругом замирает. Население готовится к этому заранее: запасают в дом топливо, воду, продукты, а потом люди закрываются и не выходят из дома целых два месяца. Ясно, что автор никогда не бывал в Якутии, иначе он бы знал, что в школах ни на один день не прекращаются занятия из-за холода.
В другом журнале не пугали читателя страшными морозами, зато живописно рассказывали, как якуты живут в ярангах и как они раньше кочевали по всему Северу. А ведь якутская юрта совсем не похожа на чукотскую ярангу. Да и не кочевали якуты — это самый оседлый народ на Крайнем Севере.