Хиппи… не раз обыгранная тема, да и не за тем он сюда явился. Ален со своими наркотиками, сам он мишень для насмешек собственных сыновей. У каждого свои заботы.
Он вернулся в отель. Поднялся в номер, разложил бумаги и велел соединить себя с дворцом.
Он работал уже часа два, когда зазвонил телефон; писал он так усердно, что сумел даже вставить в статью две-три идейки и остался доволен стилем.
— Вас вызывают, не кладите трубку.
И сразу послышался робкий голос:
— Алло!.. Я тут внизу… Можно к вам подняться?
— Кто говорит?
Вопрос был задан лишь затем, чтобы подавить нелепое волнение, Марк отлично знал, что говорят не из дворца, хотя звонить должны были именно оттуда, и не из французского посольства.
— Я тот самый, что съел вчера все сандвичи… Помните?
Еще бы он не помнил! Слишком хорошо помнил!
— Ладно, сейчас спущусь.
— А может, мне подняться?
Марк поколебался с секунду, недоставало еще, чтобы у того создалось впечатление, будто он испугался. Но не набросится же на него этот мальчишка, этого-то он не допустит. Значит, право выбора за ним. И если он предпочтет бар…
— Нет, я спущусь. Подождите меня в баре.
И повесил трубку.
Закончить начатую фразу, ополоснуть лицо. Так или иначе, он вовсе не намерен бросаться по первому зову посетителя.
Однако вскоре он уже любовался безукоризненным овалом лица юноши. А тот со вчерашнего дня вроде бы даже постарел. Еще бледнее, чем накануне, глаза ввалились, лицо осунулось, похудело. И все то же детское выражение, пленившее вчера Марка, но на сей раз даже ни тени улыбки на губах.
Мальчик сидел, но при появлении Марка поднялся с табурета. От вчерашнего вызывающего поведения ничего не осталось.
— Здравствуйте.
Повадки вежливые, чуть ли не униженные.
Марк удержался и не спросил: «Голодны?»
Про себя-то он подумал: «Жрать хочешь?»
А вслух проговорил:
— Каким добрым ветром тебя сюда занесло?
Сам не зная почему, он обратился к мальчику на «ты». Ведь он еще ребенок.
Юноша попытался улыбнуться, но лицо его исказилось гримасой.
— Добрым ветром… Это как сказать…
— Ну, значит, плохим? Если так лучше звучит.
Подошел бармен.
Марк повернулся к своему гостю:
— То же, что вчера?
Легкое движение головой, даже не согласие, опередило слова Марка.
Повернувшись к своему гостю, Марк произнес:
— Значит, мы говорили… Ладно, будем считать, что ничего не говорили. Начнем-ка лучше сначала… Как тебя звать?
— Пьер.
— Вот как, а я думал Ален.
— Если вы знаете, то зачем спрашиваете?
— Так все-таки — Ален или Пьер?
— Как хотите… Здесь меня называют Ален.
— Ну, а в Париже?
— В Париже тоже Ален.
— Тогда зачем же ты говоришь Пьер?
— По-моему, это мое право. Я делаю, что хочу. Насколько мне известно, я вам ничем не обязан… разве вот только сандвичи.
— Ладно, ладно, не заводись, просто мне хотелось понять.
— Понять, понять. Только одно и твердите. Будто самое главное понимать. Будто можно понимать. Я сам не знаю, почему сказал «Пьер». Сказал потому, что я свободен, потому что говорю, что хочу говорить.
И устало добавил: — Но какое все это имеет значение — имена, слова.
— Возможно, и не имеет, но любая ложь — это не пустяки, даже совсем не пустяки.
— Вы-то вот знаете разницу между ложью и правдой?
— Конечно, и очень точно знаю.
— Выходит, вам повезло! Я никогда не знал, да и в нашей семье тоже никто не знал.
Он зашел дальше, чем хотел, фраза сама сорвалась с его губ. Помолчав немного, он добавил:
— Не знаю, почему я так сказал, у меня семьи нет…
— А ты же говорил, что у вас отель?
— Ах, верно, я вам так сказал… И все равно семьи у меня нет. Ни здесь, ни там. С этим покончено. Отрезано, да, да… А я и забыл, что я вам об этом сказал.
Такой у него был печальный, такой усталый вид, что Марку захотелось его утешить, приласкать как ребенка, заставить его разговориться, пусть поделится своими горестями и печалями, а вдруг легче станет. Только вот этого и нельзя. Если бы мальчику вчера не пришли в голову грязные мысли — от которых Марк даже покраснел, возможно, впервые со дней своего отрочества, — он пригласил бы его к себе в номер, уговорил бы принять ванну… Но после того недоразумения, замаравшего их только что зародившиеся отношения, об этом и речи быть не может.