— Привет!
— Привет. Матье!
Даже Ингрид, казалось, очнулась от своей полудремы.
Просветлев от радости, Ален проговорил:
— А я и не знал, что ты вернулся.
— Я вернулся? Да я никуда и не уезжал.
— Ах, вот как!
В каждом слове Марку чудилась какая-то тайна.
Новый гость… Благородное лицо, длинные волосы, гибкое тело, кошачьи повадки.
Все в этом юноше говорило о врожденном благородстве, вопреки рваным бумажным штанам и столь же рваному свитеру.
Ален не спускал с него восторженных глаз.
— К тебе пойдем?
— Как угодно.
Великолепный и безразличный, он указал глазами на Марка.
— Это наш друг, — ответил Ален на его безмолвный вопрос.
— Друг…
— А можно мы к тебе вдвоем?
— Если друг, можно.
В голосе прозвучала нескрываемая ирония.
Все трое они спустились этажом ниже, но на этот раз пошли не по балкону, а темным коридором.
Впереди шагал Матье. Открыв дверь, он посторонился с изяществом, какое, видно, никогда и нигде ему не изменяло. Первым вошел Марк, за ним Ален и Матье.
Почти всю комнату занимала широкая кровать. Они уселись прямо на нее.
— Молока хотите?
— Нет, спасибо.
— А другого у меня ничего нет.
— Я ничего не хочу.
— Тем лучше! Вы, если не ошибаюсь, из Парижа?
— Да, а вы тоже парижанин?
— Конечно.
Впрочем, это было и так очевидно. Высшая уступка… Задал вопрос тому, кто «приехал из Парижа», и больше не задает. Болтлив-то болтлив, но другими не интересуется. Очевидно, считает, так скромнее.
А Матье уже разошелся:
— Париж… Странный город… Сжирает вас. Здесь хоть по крайней мере живешь.
— Без этих штучек, пожалуйста!
— Если тебе надоело, возьми и уходи. А я хочу говорить. Нет, верно, в Париже я совсем замкнулся, чувствовал себя одиноким, смотрел на людей с завистью. Разумеется, они были так же одиноки, как и я, но я-то считал, что они счастливые, что они бросают меня одного в моем одиночестве. Здесь хоть я знаю, как живут люди. И поэтому могу размышлять, сравнивать, надеяться на внутреннее самоусовершенствование.
— Катись ты со своим самоусовершенствованием.
— В Париже вокруг меня всегда было полно людей, но между нами никогда не возникало электрической искры.
Марк не удержался:
— А ваши родители?
Матье пожал плечами.
— Родители? Они люди неплохие. Нет, неплохие. Даже напротив, хорошие. Отец — просто славный малый. А главное мамино достоинство — это добросовестность. Все, что она делала, она делала хорошо. По крайней мере считала, что хорошо, и внешне так оно и было. Но никакими вопросами она не задавалась, — Матье задумался. — Мама у нас прелесть. Настоящий перл, только не в самом главном. — Слово «мама» было произнесено с огромной нежностью.
Он снова помолчал и вдруг расхохотался от души, разглядывая свои дырявые штаны. Потом засунул палец в дыру.
— При маме ни одной оторванной пуговки, ни одной даже самой крохотной дырочки — разве что в душе. Мама, видите ли, пеклась обо всем, по крайней мере обо всем внешнем. В определенный день нас водили к терапевту, в определенный — к дантисту. И притом точность, порядок, экономия, но вовсе над грошами не тряслись, особенно когда дело касалось нас, детей. И не глупая, в конце концов. Словом, надо признать, высший класс, но вот людей-то она знает только с физической стороны, что ее вполне устраивает. Ну, само собой, при таких обстоятельствах в один прекрасный день сын смывается из дома. Иначе и быть не может, а как, по-вашему?
Ален прервал этот монолог.
— Слушай, Матье, ты уже в сотый раз нам об этом рассказываешь. Надоело.
Не отвечая, Матье повернулся к Марку:
— А вот он еще не знает, а я хочу, чтобы он знал.
— Да что знал-то?
— Все, кто знакомится со мной, обязаны знать. Такова моя миссия. У каждого своя. Я ведь других не осуждаю, никому вопросов не задаю. Просто стараюсь объяснить. В конце концов, Ален, ты сам его ко мне притащил. И я сразу подумал: «Раз он его привел, значит, я могу ему доверять». Ты меня знаешь? Знаешь ведь, что я говорю? Что я приехал сюда говорить?
Тут он снова повернулся к Марку:
— И здесь тоже иногда чувствуешь себя одиноким, но длится это всего лишь день, от силы два. Вроде приступа малярии. А потом сразу проходит. Впрочем, одиночество, когда ты один, не так тяжко, даже естественно. А вот с родными… Мой отец добился, как у нас говорится, хорошего положения. Ну вроде вас, что ли… — Он задумчиво оглядел Марка: — Нет, он больше буржуа, вечно галстук, воротничок, и так далее и тому подобное. И тоже добросовестный. Сотни раз мы слышали, что ради нас он себя во всем урезывает. А теперь вполне доволен Обществом, где работает. Он-то всем доволен. Доволен Обществом с большой буквы, этим все сказано. Понимаете, доволен всей этой гнилью! И еще обожает председателя своего Общества. Даже не собирается спихнуть его с места, чтобы самому сесть в председательское кресло. Ну скажите сами, как я могу ладить с таким типом? Типичный чинуша. И кроме того, обзавелся еще каким-то суперпредседателем. И любит его. Отец живет так, словно все время смотрит только в зеркало заднего обзора; упрется в него глазами и ничего не видит, что вокруг делается, нарочно не замечает. Прошлое, одно лишь прошлое.