— В точку попали. Сижу без единого гроша… Да это неважно.
Много позже, в Париже, когда Марк рассказал приятелю всю эту историю, на его вопрос, почему он тут же не вынул из кармана портмоне, Марк ответил: «Да пойми ты, это было просто невозможно! Мальчишка гордился своей нищетой: дать ему деньги было все равно что дать пощечину. Он непременно так бы это расценил».
А пока что Матье продолжал:
— На той неделе я продал спальный мешок. Больше у меня ничего не осталось. — И повторил с видимым удовлетворением: — Да, да, больше ничего не осталось.
— А как же теперь?
— Ну это пустяки, я помогал ребятам, теперь они мне помогут. Теперь их очередь. Один мой приятель вчера уехал. Обещал прислать монету.
Отвернувшись к стене, Ален всем своим видом показывал, что не одобряет таких разговоров.
Марк отважился задать еще вопрос.
— А каковы ваши планы?
— Планы? Странно как вы говорите! — И устало добавил: — Хотя, правда, есть у меня один «план». Я рассчитываю вернуться во Францию. И обязательно полечу самолетом. Добираться так, как я сюда добирался, — ни за что на свете. Уж больно трудно. Когда уходишь из дома, поддерживает энтузиазм, и ждешь неведомого, и находишься в состоянии восторга, но возвращаться таким образом домой — нет, покорно благодарю.
— А как вы сюда добирались?
— Если хотите, расскажу как-нибудь в следующий раз, это уж совсем иная история.
— Словом, вы со всем порвали?
— Нет, почему же? Я вернусь. Буду работать, накоплю денег и вернусь.
Марк невольно подивился про себя этому чисто буржуазному идеалу; мелкие чиновники тоже мечтают прикопить денег, чтобы провести остаток своих дней на Лазурном берегу.
Он поднялся, собираясь уйти, но тут отворилась дверь и размеренной походкой вошел еще один мальчик. Невысокий, жирноватый, жестковолосый, он, напоминавший своими повадками сытого мужичка, резко отличался от товарищей.
— Ну как, очухался?
— Иди ты к черту! — Потом указал глазами на Марка: — А это еще кто?
— Свой.
Матье обернулся к Марку.
— Это Альберик, поклонник сильных наркотиков.
— Заткнись… — И помолчав, спросил Марка: — А ты пробовал?
— Нет, не пробовал.
— Каждый по-своему с ума сходит, разве нет?
И, видимо, ради собственного удовольствия заговорил:
— Вообрази, звуки превращаются в цвет, все колышется, сливается, распадается… настоящий калейдоскоп. — И потише добавил: — Это только начальная фаза, в сущности, так, пустяки. А потом… Потом я вижу бога. — И ело слышным, но размеренным шепотом подтвердил: — Да, вижу.
— Ах вот как! Неужто видишь?
Пренебрегши этим замечанием, Альберик продолжал:
— Следы божества повсюду, надо только внимательнее присмотреться, как можно сильнее развить все свои чувства: слух, зрение, обоняние, воображение, а главное — надо любить… да, да, любить ближнего. Только так человек может полностью проявить себя, — И после паузы: — Земной рай — это не утопия. Со дня сотворения мира люди надеялись узреть лик божий. А нам, когда мы доводим наши мистические способности до состояния экстаза, это удается. И рай мы тоже построим.
Кольцо молчания окружало его, куда входило уважение не без примеси ласковой насмешки.
— Может, ты и видишь бога, но с твоими наркотиками тебе не долго придется его созерцать, потому что ты не сегодня-завтра окачуришься.
Марк воздержался вмешиваться, осуждать, а особенно сравнивать. Ему достаточно было наблюдать эту новую форму внутренних поисков.
«Если бы мы умели сделать реальность более привлекательной, они не убегали бы, не стремились бы к берегам, которых нельзя достичь. Отказ от этого материалистического общества, возврат к природе… Мы за все в ответе».
Он сказал только:
— До свидания.
Видимо, они окончательно забыли о присутствии своего случайного гостя, которому никогда не стоять в их рядах.
Глава шестая
«Выходит, молодежь видит нас такими! Искалеченными. А почему искалеченными? Хотя, возможно, они и правы. Правы… Что значит, правы? Кто мы такие в глазах человека, заклеймившего нас с точки зрения неоспоримой истины? Если он видит нас такими, — такова наша реальность. Единственная. Которая посильнее всех защитников, всех оправданий. И всякий мятеж, с этой точки зрения, становится легковесным.
Почему „нас“? Чем я, в сущности, похож на этого всем довольного папашу, коего столь красочно описал Матье? Но видят ли другие этого-то папашу именно таким, каким его описал сын? Столько на нас устремлено различных взглядов. Взгляд сына — безусловно, самый беспощадный, однако не самый справедливый. Самый справедливый — тоже мне еще одно устарелое понятие! Взгляд или справедливое суждение — вот только что именно брать за критерий?»