В воображении она уже все распределила: жизнь там дешевая, в монастырях охотно привечают иностранцев. А что касается сыновей… Селина легко обеспечит им бытовую сторону жизни… Уже привыкла, недаром поступила к ним, когда родился старший, Даниэль. А во всем прочем мальчикам самим пора устраивать свою жизнь.
Марк приставал к ней с вопросами, нарушал ход ее мыслей.
— Потрудись объяснить…
— Я же тебе говорила: объяснять нечего…
И, осложнив все окончательно, она бросила, как бы против воли:
— Впрочем, лучше, чтобы ты все знал, у меня любовник…
Марк окаменел. Любовник! У Дельфины! То, что казалось немыслимым, вдруг обрело плоть. Вот так вот, в мгновение ока. Из-за одной фразы.
— Неправда!
Дельфина только что собиралась добавить именно это слово, но, услышав его из уст Марка, еще больше запуталась. Минуту назад она готова была все ему объяснить, но сейчас уперлась. Почему бы ей не иметь любовника? Как и любой другой женщине! Почти у всех женщин есть любовники!
— Нет, правда! — И добавила: — Он очень хороший человек.
В голове у нее уже складывался образ этого мифического любовника. Марк молчал.
— Представь, мы познакомились в метро.
— Ты никогда в метро не ездишь.
Единственное возражение, пришедшее ему на ум.
— А в тот день поехала: теперь уж и не помню почему. Ты совершенно прав, в метро я езжу редко, но для этого достаточно и раза.
— Прошу тебя без глупых шуток.
Переведя дух, Дельфина договорила:
— Мне тоже, как и тебе, необходимо найти себя, а в Париже это невозможно, потому что там сильно его влияние. Когда я с ним, у меня не хватает мужества порвать… бросить его. Я ведь еще ничего окончательно не решила. Мне требуется взять разгон. Пойми, он хочет на мне жениться. Тут есть над чем подумать.
Марк совсем опешил: какой-то мужчина хочет жениться на его жене.
А она продолжала рассказ, почти так же, как Марк, дивясь своим плавно льющимся словам, каждой фразе, за которой послушно шла следующая. Мало-помалу образ любовника приобрел живые очертания, но Дельфина то и дело подправляла его. Так под пальцами скульптора рождается из глины человеческая плоть.
Марк слушал, не перебивая, только время от времени качал головой и бормотал не так для Дельфины, как для самого себя: «У тебя любовник».
— Надо и его понять, он вдовец, но молодой еще, у него трое детей. Я ему нужна, но тем не менее я не хочу поддаваться вот так сразу. Должна решить на свободе, сообразно со своими желаниями. А не с его.
Вдруг ей припомнилось, с каким удовольствием рассказывала она своим тогда еще маленьким сыновьям разные истории, которые выдумывала тут же на ходу. И сегодня снова она испытала точно такое же удовольствие. Действовала она без всякой задней мысли. Не лукавила. Просто на нее накатил стих «сочинительства».
И она добавила вызывающим тоном:
— Он меня обожает… Но это еще не причина. И к тому же трое детей…
— У тебя тоже трое детей.
— У меня детей уже нет. Есть трое взрослых мужчин, которым тоже не терпится стать свободными. А там малыши… Я отлично понимаю, что это не так-то легко. К счастью, он довольно богат.
На последней фразе она замялась, потому что не знала — сделать его бедным или богатым, но потом решила, что богатым — интереснее. Хватит и так, чтобы растрогаться, — вдовец, трое ребятишек; необходимо добавить контрастные краски, чтобы не получился условный персонаж. Ей не пристало сходить с ума по какому-нибудь жалкому субъекту, с которым ей придется вести скромное существование. Совершенно незачем, чтобы ее жалели.
Во внезапном порыве вдохновения она добавила:
— В Париже он не живет, у него замок в Солони. В тот день, когда мы познакомились, в центре города образовались ужасные заторы, проехать было невозможно. Он бросил машину с шофером на улице Риволи, а сам спустился в метро. Он ужасно требовательный. Вообще человек нелегкий.
Последние слова были произнесены тоном восхищения.
Упавшим голосом Марк спросил:
— Он хочет на тебе жениться… следовательно, он не знает, что ты замужем.
— Знает. Конечно, знает, но ведь мы можем развестись. Ты же сам все время твердишь: надо быть свободным, значит…
— Свободным, не спорю, но… разводиться!
— А какая, в сущности, разница?
Он ответил, словно отрубил:
— О разводе не может быть и речи. Надеюсь, двадцать пять лет совместной жизни что-нибудь да стоят.
— Но ведь десять минут назад ты и думать забыл об этих двадцати пяти годах.
— Я, кажется, никогда не пренебрегал своими обязанностями. В чем же ты меня можешь упрекнуть?