Он отряхнулся от чар, стал опять самим собой. У него не так-то много оставалось времени, поэтому он заспешил, засуетился, побежал по проспекту, натыкаясь на прохожих. У него зарябило в глазах оттого, что он то и дело вертел головой. Как будто кого-то искал.
По дороге ему попадались группы парней, стоявших вдоль стен или по краям тротуара в непринужденных позах. Заглядевшись, он врезался в одну из них, прошил ее насквозь, наступая на ноги. Ребята, косматые под битлзов, расступились, и кто-то крикнул насмешливо вдогонку:
— Алле, разобьете глаза! Осторожней!
Он высмотрел тройку ребят и пристроился по соседству. Ребята сидели рядышком на металлических перилах, разделявших тротуар и улицу, и шутили наперебой. Может быть, у них не всегда удачно это выходило, во зато уж смеялись они с аппетитом, до слез. Кто-то из них еще говорил, а другие были готовы взорваться хохотом. И глаза их заранее сходились в щелки.
Вадим долго подыскивал повод и наконец попросил закурить. Тот, что сидел поближе, протянул пачку «Шипки», не очень-то отвлекаясь при этом. Только скользнул взглядом слегка и, едва Вадим прихватил сигарету, отвернулся опять. У него был сломанный нос боксера, глаза сидели глубоко в темноте и весело поблескивали оттуда, из-под могучих крутых надбровий.
Тогда Вадим схитрил, зажал сигарету зубами и демонстративно начал хлопать себя по карманам.
— Нос, обеспечь человека огнем, — сказал парень с яркой асимметрией лица, отчего его улыбка казалась иронической; он сидел, этот ироничный тип, как уж прозвал его мысленно Вадим, третьим по счету.
Нос протянул зажигалку, даже не оглянувшись на этот раз. Но Вадим решил не отступать. Он прикинулся, будто в зажигалке заело, покрутил вхолостую колесико и повел недоуменно головой, стараясь вновь привлечь к себе внимание.
— Нос, помоги человеку, — сказал иронический тип, ухмыляясь.
Нос терпеливо взял зажигалку, высек огонь и поднес к сигарете Вадима, потом артистично щелкнул крышкой и убрал зажигалку в карман.
— Вот так-то, — сказал он, сверкая зубами.
— Ну-с, что тут новенького? — спросил Вадим, выпустив первое облако дыма.
— Смотря что. Кое-что из новенького уже состарилось, — добродушно ответил сидевший в середине верзила с длинным узким лицом, как бы продолжавшим шею, и большими круглыми ушами, которые он направлял то в одном, то в другом направлении, словно дежурил по воздуху.
Вадим сделал вид, будто шутка получилась в меру тонкой, и одобрительно кивнул.
— Вышел. Думаю, дай-ка пройдусь, — объяснил он свое появление.
— Занятие полезное. На улице кислород, — заметил тот, у которого улыбка казалась кривой, и хорошо, что Вадим уже знал про его асимметрию, не то принял бы за обидное.
— Да… мы и незнакомы. До сих пор, — виновато сказал Вадим и представился: — Вадим… Словом, Вадик.
— Очень приятно… Николай, — назвался парень с перебитым носом.
— Михаил, — произнес второй.
— Ипполит! Ипполит в самом деле, — произнес иронический тип.
Вадим поочередно пожал три руки, вскарабкался на перила и спросил:
— Ну, что делать будем?
Его новые друзья переглянулись, Николай сполз с перил и сказал, неловко переминаясь:
— Лично нам по домам. Мы еще маленькие. Мамы сердиться станут.
И как только он это произнес, слезли с перил и остальные двое.
— Строгие мамы. Что же они это? — спросил сочувственно Вадим.
— Старомодные, — ответил за всех Ипполит и развел руками.
— До свидания, Вадик, — попрощался Михаил.
— Вадик, до свидания, — добавил Николай.
— Прощай, старина Вадик, — добавил Ипполит.
— До свидания, ребята, — с добрым чувством сказал Вадим.
Они ушли, переговариваясь, а он погрустил минутку. «Какая распалась компания, так уж все складывалось хорошо», — сказал он себе огорченно.
Он не заметил, как достиг конца проспекта. Проспект упирался в ворота городской больницы. У ворот сидел смуглый старик в железнодорожной гимнастерке с тусклыми пуговицами. Его голову покрывал густой серебристый ежик. Старик опирался на высокую корявую клюку и вместе с клюкой отбрасывал черную тень, словно чугунный памятник.
Солнце выбралось в зенит и оттуда жалило в темя. Вадим машинально прикрыл ладонью макушку и осмотрелся по сторонам. Тут было безлюдно, пустынно. Он да старик — вот и все живое.
— Торопись, браток, — сказал старик и требовательно постучал клюкой, — скоро обед, и тады не пускаем.
Он качнулся на своем табурете и открыл вид на веселенькую аллею из ракушечника. Аллея резвилась между широкими стволами белой акации, уходила к желтым корпусам лечебницы.