Катиной мысли не хватало полета. Знать, бабы и вправду ограниченный люд. В шахматы хуже играют. Он не однажды пытался растолковать жене про удачу, объясняя и так, и этак, и каждый раз будто упирался в бетонную стенку.
По заморгавшим глазам жены он понял, что она сейчас заплачет, и, жалея ее, сказал:
— Ну, ну. Не надо. Я больше туда не пойду. Клянусь!
— Да ну тебя! — отмахнулась жена и, спрятав блокнот в карман, занялась уборкой.
Профессор, довольный тем, что обошлось без слез и его вроде бы освободили от клятвы, вышел в коридор и посмотрел на ряды соседских дверей. Они уходили в полумрак, туда, где узкий коридор упирался в туалетную комнату. Тесно было в квартире от жильцов, а попросить взаймы не у кого было. Не дадут! Он уже давно потерял доверие у соседей. Да и Катя небось провела с ними работу.
Из кухни появилась врачиха Фогельсон, и он решил все же не отказываться от подвернувшегося случая. Если человек проходит мимо, отчего его не спросить. На то и дадена способность к речи.
Фогельсон держала за края дымящуюся миску с вареным картофелем и одним глазом смотрела под ноги, прокладывая маршрут среди соседского барахла, составленного вдоль стен. Как раз, когда она переступала через лыжи, он ее остановил знаками и шепнул, озираясь на дверь:
— Жена просила три рубля. Ступай, говорит, к Соломоновне. Попроси взаймы. Петьке надо б на туфли. А трех рублей не хватает. Всего только трех. Я скоро отдам. А, Соломоновна? Совсем обносился парень. Скоро уж будет жених. Ростом теперь с телеграфный столб, на такого разве напасешься? — добавил он, стараясь заманить самую строгую соседку в круг своих домашних забот.
Но врачиха — ух, острая баба, — прослушала его с серьезным вниманием и, бровью не поведя, сказала предательски громко:
— Хорошо, я занесу вашей жене.
Повернулась и посеменила дальше к себе в комнату, Он сделал вслед несколько нерешительных шагов и обескураженно остановился.
Из ванной в это время появился сын Петька и пошел навстречу, задевая дверные косяки широкими, но еще худыми и угловатыми плечами. На шее его висело банное полотенце. Он держал рот в улыбке, чтобы лучше было видно его ровные зубы, только что отдраенные добела.
— Батя, зачем суета? — спросил он, приближаясь. — Опять заело с монетой? Компрессор что ли не подает?
— Точно, такая история, — подтвердил Профессор, стараясь придать своему голосу оттенок легкости. — Дай-ка мне, пожалуй, пятак на троллейбусишко. Совсем издержался отец.
— Ладно, вот тебе сорок. Мамка дала на буфет, — сказал Петька.
— Ну, это ты брось, брат-сын. Голодным нельзя, — возразил Профессор, все же протягивая руку.
— Как-нибудь обойдусь. Я здоровый, брат-отец, — сказал Петька с деланной бодростью.
Он вытащил из кармана серебряную мелочь, две двугривенные монетки, и, отдавая, коснулся влажной ладонью руки отца. Глаза сына притухли от сострадания.
— Теперь твой папка — миллионер! — произнес Профессор, стараясь перевести происшедшее в область простых идиллистических отношений.
Он даже подмигнул и тут же отвел глаза. Смотреть на Петьку подольше у него не хватило силы.
— Пуще Рокфеллера! — в тон ему сказал Петька неловким голосом, а вид у него был такой, будто они оба что-то украли.