«Хм, по-моему, это готовый рассказ», — открыл Иванов с приятным удивлением.
— Впрочем, обо всем он расскажет сам. Восьмерка — известие, письмо. Да что письмо?! Здесь дама бубей и сразу две семерки. Свидание! Баба Нюра, вас ждет скорое свидание! С сыном! В отпуск ли, совсем ли, но он, голубчик, заявится домой собственной персоной. И вы утешитесь этой встречей. Все! — Иванов утомленно откинулся на спинку заскрипевшего стула. — Ну, баба Нюра? Как тут? — Он положил ладонь на свою грудь. — Поспокойней?
— А как же. Ты вон сколько наговорил. Лица на тебе нет, — посочувствовала старуха.
— Пустяки. Главное, чтоб вы спали без этих кошмаров. Будете спать? Только честно!
— Буду, буду. Ступай, милый, отдохни.
— Если понадоблюсь, не стесняйтесь. Я карты в руки и к вам, — пообещал Иванов, собирая колоду.
— Не бойся, я позову. Иди.
Когда Иванов вышел в коридор, у него мелькнуло смутное подозрение: не обменялись ли они со старухой ролями? Не она ли утешала его? Но Иванов отбросил эту мысленку прочь. Устал, вот в голову и лезет всякая чушь. Распахнув дверь, он с порога протрубил, возвестил:
— Можешь меня поздравить. Одержана виктория! В душе у бабки штиль и божья благодать!
Маша сидела на постели, к нему спиной, смотрела в окно.
— Представь! В благодарность она произвела меня из валетов в короли! Ты не спишь? — Он подошел к жене, тронул за плечо.
Машу передернуло от головы до пят, она вскочила на ноги, закричала, будто он ее ударил:
— Убери свои руки! Они в моей крови! Пусть не буквально. Пусть это всего лишь метафора, но я все равно тебе не прощу! Ты на меня повысил голос! Впервые за нашу совместную жизнь! А я пришла тебя спасти! Может, я буду вести дневник, как… как Софья Андреевна Толстая! А ты выставил за дверь, словно какую-нибудь… словно какого-нибудь репортера из бульварной газеты!
Маша всплакнула перед его приходом, тушь на ее ресницах растеклась вокруг глаз. Жена походила на сердитого енота.
— Машенька, извини, — покаялся Иванов. — Но и ты представь мое состояние. Я лезу из кожи… она не верит, и вдруг ты…
— Ладно, — вдруг легко отступила Маша. — Я тоже не теряла время даром. Во-первых: позвонила маме. Этот участковый, словно клещ, опять приходил по твою душу. Но мамулька оказалась на высоте, отбрила как надо: мол, ты устроился в универмаг. Вахтером.
— Почему именно вахтером? — невольно уязвился Иванов.
— Наверно, первое, что пришло в голову. Универмаги — мамин пунктик. А что ты там можешь делать? Только сторожить… Но успокойся. Думаешь, участковый отстал? Ему, зануде, вынь да положь документ!
— Да какой универмаг выдаст мне справку? — горестно воскликнул Иванов, снова осознавая себя человеком, который уже раз преступил закон.
— Универмаг не даст, но нам он больше не нужен. Я не растерялась и тут же звякнула Светке. Помнишь, такая рыжая? Я еще с ней училась в одном классе?.. Сейчас она секретаршей в ателье. Порадей, говорю, для мировой литературы. В общем, она справит бумагу. Теперь ты мастер по плиссе и гофре!
«Господи, второе правонарушение», — холодея подсчитал Иванов. К его ногам легла кривая скользкая дорожка, ведущая на дно общества. Оттуда, клубясь, поднимался смрадный пар.
— Да, совсем забыла, — донесся издалека, наверное, с воли, голос жены. — Мама переправила тебе телеграмму, но не успела прочесть. Неужели там поумнели? Интересно, какой журнал?
— От родителей телеграмма, — откликнулся Иванов. — Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного. Опять то же самое: жив ли, здоров, почему не пишу, — сказал Иванов, а перед глазами стояло другое. Он только что на нарах проиграл чью-то жизнь. Ему в потную ладонь вложили острый финский нож и велели: убей вон того человека. Человек обернулся, а это он сам — Иванов.
СЛАВНЫЙ ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ
Они еще недвижимы, стеклянные двери, что турникетом. С улицы висит табличка «Кафе закрыто», и всем грамотеям понятно: соваться не след. Но один растоптай полез. То ли он близорук и печатные буквы малы ему, что микробы, то ли он просто из тех растерях, которым хоть вешай аршинные слова перед носом, проворонят все равно, Словом, он вошел в стеклянные двери, двинул их от себя, они повернулись, а растоптай начал между ними биться, точно муха в стекло, пока они вертелись. Его там мотало, как в прозрачной банке, а потом выбросило в вестибюль. Он вылетел из турникета запущенным камнем и быстро пошел по кривой.