— Не пройдет. Здесь осядет до единой капли, — заверил швейцар.
И точно — за окном назревали события. Тучки кое-как собрались воедино, их темная масса постепенно разбухала. Но воды наверху еще не хватало.
— Чу, еще одна птичка, — заметил Геннадьич.
Но это появился скульптор Медведев. Сейчас он окопается за столиком в углу и уйдет самым последним. И так у него каждый день, кроме санитарных. Иногда Борисыч пытался представить, как же обходится Медведев в санитарный день, когда закрыто кафе. Но не мог ничего придумать, даже приблизительное найти. И когда он служит, — Борисыч ума не мог приложить. «Я, — говорит Медведев, — вкалываю по ночам. Такая у меня привычка».
— Наше вам! — приветствовал Медведев. — Нуте-ка, по порядку. Люстра на месте? Горькая в наличии, а? — сегодня он был чем-то возбужден, в глазах его прыгали веселые бесенята.
Ему ответили сообща и по порядку, в каком он спросил. Люстра висит себе и кресла все наперечет, куда им деться. Что касается горькой, никто не помнит случая, когда б ее не было.
— Тогда заступаю на пост, — сказал Медведев в шутку.
Тут Борисыч не выдержал и пожаловался:
— Андрей Васильич, дождик бы.
Втайне Медведев казался ему тем человеком, который может все.
— Понимаю, но помочь не могу, — сказал Медведев, — силы такой еще не набрал, — и сокрушенно развел руками.
Из туалета показался растоптай, за ним шагал чем-то недовольный Кулибанов.
— Дизентерия — болезнь, — говорил ему в спину Кулибанов, продолжая какой-то разговор.
Медведев бросил на стойку плащ и пошел вслед за растоптаем в зал.
Борисыч повесил плащ и с надеждой взглянул на двери. Но они стояли неподвижно, застыв от собственной тяжести и, казалось, ничто не сдвинет эту дубовую мощь.
— В Краснодаре ну и ливень был. Потоп на той неделе. От племяшки письмо получил, — оповестил Кулибанов, разрушая тишину.
— Ничего, — сказал Геннадьич, — будет и у нас. А они хоть и не из сахара, но дождь их загонит сюда прямиком.
Раза три в вестибюль выходил растоптай. Он разомлел от тепла и пищи, его веки покраснели и слипались, отчего растоптай все время таращил глаза. Он звонил в гостиницу «Киев», интересовался броней. Видно, ему обещали устроить ночлег, и звонил он не в третий раз и, может, не в пятый. Поэтому растоптай вначале долго извинялся. Но это ему не помогло, — места как и не было. Он криво улыбался Борисычу, будто ему было неудобно за свое невезение, и уходил обратно в зал. Но потом, оказалось, растоптай не по тому телефону звонил. «Киев» с «Минском» спутал, одну столицу с другой. Борисыч посмеялся до слез, а потом его вдруг беспокойство взяло. Ведь так закрутится растоптай и забудет гривенник дать. А этого Борисыч допустить не имел права. Конечно, не все ему гривенники вручали. Вот хотя бы скульптор Медведев, тот деньги лопатой гребет, но однако не только что от него гривенник получить, он сам еще у тебя трешник прихватит на такси без возврата. Но к ним Борисыч требований не имел — значит, такие люди. А вот растоптай был другой породы. У него не взять-отступить значит, в жизни поражение потерпеть.
У входа по-прежнему царил унылый покой. Лишь изредка лениво шевелились оббитые медью двери, пропуская с улицы случайно залетевших одиночек. У тех был настороженный вид, словно здесь их поджидала ловушка.
И тут начал уходить растоптай.
— Поеду в гостиницу сам, — сообщил он, протянув номерок, — покараулю прямо там. В холле есть кресла, сяду и буду сидеть. Может, кто-то уедет. Люди ведь не только прибывают, но возвращаются домой. Правда? — спросил он, будто его успех зависел от Борисыча.
— Ну, конечно. Самый верный способ. Вам-то должны в первую очередь. Безобразие! Человек приехал в командировку и без гостиницы, — сказал Борисыч, возвращаясь с его плащом и шляпой.
Борисыч положил шляпу на стойку, расправил плащ так, чтобы оставалось только сунуть в него руки, и вышел с ним к растоптаю.
— Я сам, — застеснялся растоптай, покраснел и взялся за плащ.
— Ничего, ничего, — успокоил Борисыч и стиснул плащ покрепче.
— Я младше вас и здоровый мужчина, — сказал растоптай и потянул плащ к себе.
— Пустяки. Я очень рад. И с удовольствием, — возразил Борисыч.
— Мне все равно неловко, — твердил свое растоптай.
Плащ натянулся, и швы тихонько затрещали, но Борисыч держал его, не уступая. Была близка минута, когда растоптай должен был испугаться за плащ и разжать свои пальцы, к тому Борисыч и вел. Но тот, видно, не представлял, на что идет, на то, что может остаться без плаща, и вдобавок в чужом городе, и Борисычу пришлось отступить. Лопнет плащ, потом не оберешься хлопот. Возьмет, да настрочит жалобу. Так растоптай завладел своим плащом и стал одеваться, поставив в ноги портфель.