Но для Борисыча еще не все было потеряно. Он взял растоптаеву шляпу и начал обмахивать щеткой.
— Не утруждайтесь, она совершенно чистая, — заужасался растоптай и вырвал шляпу.
Проделал он это скоро, застав Борисыча врасплох. Он оказался более проворным, чем следовало ожидать. Тогда Борисыч подошел к растоптаю и все-таки снял с его плеча пушинку.
— Ой, что вы? — замахал тот рукой. — Даже неловко.
«Вот и воздай. Экий недогада!» — подосадовал Борисыч про себя, а вслух произнес, помогая растоптаю:
— В карманчике-то ключи звенят? Так и выпасть могут.
— Ключи? Не может быть! Я их в чемодан спрятал… А впрочем… — растоптай встревожился, полез в карман и достал полную горсть меди и серебра. — Нет, это не ключи, — сказал он, вздохнув облегченно. — Это мелочь, — и, смеясь, показал Борисычу.
«И теперь одну протяни», — мысленно подсказал Борисыч.
Но растоптай не догадался, небрежно сунул деньги в карман и поднял с пола портфель.
«Неужели так и уйдет?!» — испугался Борисыч и в отчаянии поискал, что еще предпринять.
Но все средства уже были исчерпаны.
— Спасибо вам! До свидания! Доброго вам всего! — заговорил растоптай, начиная удаляться задом к дверям.
И тут в вестибюль вошел милицейский старшина, громогласно спросил:
— Ну как, отцы? Нарушений нет?
— Да вот он, — неожиданно даже для самого себя пожаловался Борисыч, указывая на растоптая.
— Гражданин, в чем дело? — строго спросил старшина растоптая.
— Я? Я ничего! — удивился растоптай.
— Напился и ведет себя, — быстро солгал Борисыч, стыдясь, сожалея о содеянном, да отступать уже было некуда.
И к тому же на помощь ему поспешили Геннадьич и Кулибанов. Когда растоптай жалобно вскрикнул:
— Я не пью!
Они в один голос возразили:
— Как же, как же. И выражался при этом.
— Да он не совсем… — начал было заступаться Борисыч, да старшина сказал:
— Пройдемте, гражданин, там разберемся.
И увел с собой ошеломленного растоптая.
— Нехороший человек! Ручки-то вымыл, да вытер общим полотенцем, заразой. На салфетку пожалел, — осудил его вслед Кулибанов.
— А он чего? И вправду того? — спросил Геннадьич и щелкнул себя в бороду.
— Эх, погорячился я! — признался Борисыч.
— Ну ничего. Не пил, так отпустят, — сказал Геннадьич, желая утешить.
И Борисыч то же самое решил подумать. А потом наступили всякие события, и он вовсе забыл о растоптае.
Тучи нависли за окном, как полные мешки с водой, у них брезент набух, стоит легонько надавить — и польется. А затем, будто город накрыло плотным платком, — стало темно. На улице дунул понизу ветер, погнал под ногами бумажки да пыль. Он дунул вторично, а затем еще и еще. Потом асфальт покрылся черными кляксами. Люди побежали врассыпную, кто куда, словно им показали нечто страшное.
— Па-ашел, милый, — сказал Кулибанов задрожавшим голосом.
— Давай, родимый, ну-ка, припусти, — подзадоривал Геннадьич.
Тут будто на миг включили все лампы дневного освещения, бульдозером прокатился гром, расчищая дорогу к земле. За ним притихло, даже бумаги на асфальте с опаской неестественно застыли, оборвав свой бег. И хлынул дождь. Прохожих разом замело в подъезды, и только мокрые блестящие автомобили гнали во всю мочь, отфыркиваясь брызгами.
— Ну, вот и зарядило, — сказал Кулибанов. — Теперь тебе, Борисыч, таскать не перетаскать плащи.
Едва он умолк, скрипнули двери, и в вестибюль шмыгнула первая парочка. Вода с них катила в три ручья. Они отряхнулись, фыркая по кошачьи, подняв водяную пыль.
И закипела работа — народ повалил с улицы толпами. Кулибанов давно скатился к себе в туалет, а швейцар стоял у дверей и каждый раз, когда они совершали оборот, делал слабое движение кистью руки, словно они подчинялись ее мановению. Он выглядел тут главным, и на него, входя, посматривали, спрашивали глазами «Можно?» А Геннадьич еле шевелил бородой. Смотреть на него было удовольствие, оторопь брала.
У стойки гардероба быстро накопилась очередь. Только успевай принимать плащи и зонты. Но Борисыч исполнял работу молодцевато. Особенно ему нравилось приговаривать, вручая номерок:
— Пожалуйста!.. Пожалуйста!..