С помощью мимики я выразил дочке свое соболезнование и поднялся на крыльцо, неся перед собой ящик.
Я поставил его перед Мэрилин, но она сейчас же им пренебрегла. Взобравшись на стул, лиса с любопытством следила, как ее владелец, подавляя в себе протест, возится с тряпкой. По комнатам забродил резкий запах, совершенно не вяжущийся с красотой моей жилицы.
— Не падай духом, — сказал я себе, — может, поймет что к чему. Словом, для чего этот ящик. Не дура в конце концов.
Устроив мощный сквозняк, я вышел во двор и присел на каменное крыльцо.
— Дочь-то ушла? — спросил я у Федоровны.
— Ушла, ушла. Жалко больно ее, все скучает, — сказала Федоровна.
Она вооружилась малярной кистью и, макая ее в тазик с разведенной известкой, мазала до синевы стены своего приземистого дома.
— М-да, жизнь, — заметил я философски.
— И Пушка с собой не позволяет, — произнесла Федоровна, продолжая не то вчерашний, не то бог знает какой древности разговор. — Куда его дену? Старый уже.
Матерый кот Пушок лежал на крыше сарая, положив тяжелую рыжую башку на широкие лапы, и не мигая смотрел перед собой зелеными глазищами, глубоко безразличный ко всему, что происходило вокруг.
— Все-е понимает. Только не желает сказать. Ишь, думает. Важный, — произнесла Федоровна с почтением.
По-моему, она робела перед своим котом, словно бы тот имел ранг участкового или техника-смотрителя. У Пушка и в самом деле был солидный вид. При встрече с ним ты невольно подбирался, настолько суров и испытующ был его тяжелый взгляд.
Наверное, Пушок презирал нас, остальных жителей двора, за сытый безмятежный образ жизни. Сам он временами исчезал за несколько дней и возвращался со следами героических битв, и тогда Федоровна врачевала его, используя опыт, полученный в давнюю пору, когда она работала уборщицей в аптеке. Она возилась с Пушком, а кот снисходительно помалкивал. Если ему становилось больно, он грозно шипел, и Федоровна оправдывалась на полном серьезе:
— Пушок, так тряпица коротка. Нету другой тряпицы…
— Вот скажу ему: «Пушок, а Пушок, пойдем жить к дочке». А он скажет: «Что ты, Федоровна, не пойду. Не сойдусь с твоим зятем характерами», — сообщила Федоровна, продолжая водить кистью.
— Не скажет. Кошки лишены дара речи, — возразил я, поднимаясь. — Возьмите за шкирку, и пойдет как миленький.
— Не пойдет, лучше помрет. Они с зятем самолюбивы оба. Ни один ни за что не отступит от своего.
Когда я вошел в квартиру, здесь стоял плотный запах зоопарка, и мне стало ясно, что идиллии пришел конец.
— Все, Мэрилин! Пойдем во дворец пионеров. Там уж такой присмотр, гадь сколько угодно, — сказал я решительно и, расставив руки, двинулся на лису.
Наши возможности были неравными. Имея на своей стороне разум самых высших млекопитающих, я заманил Мэрилин куском колбасы в тесную прихожую и, закрыв предварительно дверь, схватил лису в охапку.
— Не мне же выселяться на улицу, подумай сама, — заявил я притихшей лисе и вышел с ней во двор.
Сердце Мэрилин учащенно билось в мою ладонь. Из-под моей руки свисал удивительной роскоши хвост.
— Батюшки! — воскликнула плотничиха Ивановна.
Она сидела на табурете возле дверей. Сам плотник Кузьмич привалился спиной к косяку и курил папиросы «Беломорканал», следя за кольцами дыма. Он так и застыл, выпустив очередное кольцо и оставив губы трубочкой.
Когда порыв изумления схлынул, плотничихе стало смешно.
— Михалыч, да у тебя лиса, — сообщила Ивановна, прыская в ладонь.
— Михайлыч, где достал-то? — осведомился плотник деловито, желая показать, что он не чета слабонервным женщинам.
— Подарили друзья.
— Чего это они? День ангела? — понимающе продолжал Кузьмич.
— Просто пошутили.
— Бывает, — серьезно согласился плотник, давая понять, что он исчерпал свои вопросы и вполне удовлетворен итогами нашей беседы.
— А зачем тебе лиса, Михалыч? — спросила плотничиха, еще не насмеявшись.
— Да вот… В общем-то, незачем.
Только теперь я заметил Федоровну. Она подошла откуда-то сбоку и зачарованно глядела на лису.
— Красавица-то какая, — промолвила она, сбросив с себя оцепенение, — пышная-то какая, — повторила она, умиляясь, и голову склонила набок, разглядывая лису, по лицу ее разбежались морщинки.
— Красивая-то она красивая, — сказал я в отчаянии, — Да, понимаете, спасу нет…
И я рассказал о хлопотах, доставленных мне прекрасной Мэрилин, приглашая соседей засвидетельствовать перед моей совестью, что у меня нет иного выхода, как отнести лису к юннатам.