— Ну конечно. Она и семейным обуза, а тут нашла кому. Холостому мужчине, — покачала головой плотничиха, уже поглядывая на лису враждебными глазами.
Плотник тоже одобрил мое намерение, сказав:
— А ну ее, Михалыч. Знаешь сам: баба что? Слезла с телеги, кобыле и легко.
— А ты бы ее в сараюшечку. Я бы и глядела за ней. Дети там, во дворе, еще малые небось. За самими нужен присмотр, — предложила Федоровна вдруг.
Я взглянул на теплую притихшую Мэрилин и понял, что предам ее, если не испытаю последний шанс, и направился к сараю, сопровождаемый плотником и Федоровной. Плотничиха воздержалась от участия в церемонии, как бы говоря этим, что ей-то известно, чем это кончится.
Плотник, деловито сосредоточась, распахнул двери, и Мэрилин прыгнула в сарай.
— Ну вот и все хорошо, — сказала Федоровна, с облегчением.
Довершив туалет, прерванный появлением лисы, я оделся в выходной костюм и с легким сердцем ушел на свидание с очень симпатичной женщиной. Домой я вернулся поздно и только проходя мимо сарая вспомнил о Мэрилин. Во дворе уже висела устоявшаяся тьма, окна были черны — мои соседи спали крепко и давно, с первых сумерек. Для них день кончался и впрямь с заходом солнца.
Я подошел к сараю, поскреб по шершавым доскам и, не получив ответа, отправился спать.
На другое утро мы встретились около сарая. Федоровна сидела в дверях на перевернутом ящике и напряженно смотрела в сарай. Не оборачиваясь, она ответила на мое приветствие и добавила, кивнув на невидимую мне лису:
— Хитрая больно. Того и гляди, обманет. Я уж ухо-то, ох, как востро держу!
— Да что вы, Федоровна! Знаете, сколько весит мозг лисицы? Во много раз меньше нашего, — заметил я, смеясь.
— А мы и сами поболе, — нашлась Федоровна и добавила: — А уж как она хитра, всем известно. И в книжках об этом пишут.
— В каких это книжках? — и мне не поверилось, будто наша Федоровна читала Брэма.
— Да в разных, — сообщила Федоровна, немного смутясь. — Ну, в этих… так и пишут, какая обманщица лиса. Все норовит провести.
Ах, вот оно что! Федоровна простодушно верила народным сказкам, и моя Мэрилин была для нее не просто лисой, а кем-то вроде Братца Лиса или Лисы Патрикеевны, которые, как всем известно с детства, только и занимаются тем, что водят за нос доверчивых людей и зверей. Ну, с такой особой, конечно, нужен глаз да глаз.
— Приходили те. Говорят: «Зачем завели живую лису? Она же потаскает наших кур», — сказала Федоровна и, посмеиваясь, кивнула на заднюю стенку сарая, за которой проходила граница соседнего двора.
— Вряд ли. Этакий пол не подроешь.
Я имел в виду пол, выложенный кирпичом.
— Она все может, — возразила Федоровна многозначительно.
А Мэрилин, словно испытывая старушку, игриво высунула острую мордочку из-за старого кресла.
— Глядит, — таинственно прошептала Федоровна, стараясь не упустить ни одного движения лисы и при этом обмирая в ожидании подвоха.
На ее лице проступили следы утомления, и я понял, что соседка уже с рассвета находится начеку.
На второй день Федоровна и вовсе изнемогла, стала белей стены своего домика, она с утра до темноты старалась не оплошать с Мэрилин, и эта неусыпная бдительность истощила ее последние силы.
А вечером во дворе появилась делегация тех, кто втайне от закона разводил в наших окрестностях домашнюю птицу. Я показал делегатам дружелюбную мордочку Мэрилин, каменный пол и прочные стены сарая. Но городские птицеводы ушли еще в большей тревоге.
Жалея здоровье старушки и свой собственный покой, я на третье утро отвлек внимание Федоровны, сгреб Мэрилин в охапку и отнес во Дворец пионеров.
Вернувшись после обеда домой и встретив печальный укоризненный взгляд Федоровны, я, почему-то нервничая и чувствуя себя без вины виноватым, объяснил, что Мэрилин отдана в хорошие руки. Старуха выслушала меня с сомнением и, собрав в узелок гостинец, пошла проведать лису. Она долго ходила по коридорам дворца, но так и не смогла толком объяснить, кому передача и при чем тут лиса, и принесла узелок домой.
Но вскоре привычные заботы вернули ее жизнь в прежнее русло. Я видел в окно, как снова к ней приходила дочь и снова убежала, зло бормоча что-то под нос. Затем вышла Федоровна, посмотрела вслед дочери виновато, а заметив меня в окошке, начала оправдываться, повторяя в какой уже раз:
— Там-то я буду сама не своя. Тут себе хозяйка. Хочу посплю, хочу покушаю. А зять, ух, обидчив! Я-то ему теща. Да и Пушка они не возьмут. Говорят, вредный.