Но для них в этот момент он античный герой. Любимец Артемиды.
Они крадутся в напряженной тишине. У Чернина сдают нервы.
— Далеко еще до медведя?
— Стоп!
Елисеев указывает на грязные пятна. В глазах сатанинский огонь.
— Прошел олень. — Елисеев нюхает воздух. — Прошел на заре.
Таких пятен вокруг тьма. Они и такие и сякие. Линяев было принял их за подтаявший снег.
— Волк… Кабан… Лиса… — с апломбом разъясняет Елисеев.
— По-моему, это домашняя коза, — робко замечает Чернин.
— Домашняя коза?! Ха-ха! — заливается Елисеев. — Младенцы, это тур!
— Но туры в горах, — заикается Линяев. — Их так и зовут горными.
— Это и вызывает подозрение. Как он мог оказаться здесь? Странно?
Елисеев озабочен. Они скрупулезно ищут тура. Словно тур — иголка. Тура нет. Нет ни лисы, ни кабана. Ни одной самой завалящей лесной твари. Хотя снег усеян так называемыми следами. Охотники барахтаются в сугробах несколько часов. Линяев выдохся. Чернин потерял калошу.
— Говорят, тут бегает заяц со справкой. Чтобы его не задрали сильные мира сего.
Елисеев непробиваем.
— Энергичней! Энергичней! Охота не терпит ленивых!
Наконец уморился и он.
— Довольно! Займемся более серьезным делом!
Он жестом мага вытащил из-за пазухи газету, поделил на три части и прикрепил к черным деревьям, обглоданным зимней стужей…
— Будем стрелять! — оповестил Елисеев. — Ты — в этот лист! Ты — в тот! Я — в третий! Стреляйте! Я уступаю первый выстрел.
Линяев и Чернин с опаской смотрят на ружье:
— Не решаетесь? Стреляю я! Учитесь!
Елисеев пальнул дробью. Чернин побежал к листу. Подсчитал.
— Тринадцать!
— Недурно, — скромно заметил Елисеев.
Пальнул Чернин.
— Двадцать два!
— Дело вот в чем, — пояснил Елисеев. — Чернин стрелял из другого ствола. Его ствол бьет кучно. Мой рассеивает.
Линяев взял ружье. Прицелился. Ружье прыгнуло в руках. Он с трудом задержал прерывающееся дыхание, пальнул из рассеивающего ствола.
— Двадцать девять! — крикнул Чернин.
— Молодцы! — похвалил Елисеев, не теряя достоинства. — Но главная охота на самом деле еще впереди! — Он к чему-то прислушался. — Вот она! Значит, так, мы из торговли, — предупредил, он, понизив голос до шепота.
Через минуту, словно по заказу, послышались хлопки раздвигаемых еловых веток, из низкого ельника на поляну вышел здоровенный мужик в бараньем полушубке и высоких яловых сапогах. На шапке его красовались скрещенные ружья и лосиные рога. Третье, настоящее ружье висело на плече мужчины. «Егерь», — догадался Линяев.
— Кто такие? Билет есть? — грозно напустился егерь.
— Мы с базы ОРСа, — быстро произнес Елисеев, протягивая охотничий билет.
— А хоть бы прилетели с Луны, — парировал егерь, пренебрежительно заглядывая в билет, — закон един для всех! Март — запрет на охоту. Кроме как на лис.
— Так мы и бегали за лисой, — включился Линяев. — На воротник его жене, Елисеева. «Без модного воротника, говорит, не пущу на порог». А мы, стало быть, помогаем. Травим!
— А то у вас на базе нет воротника. Ишь, бедные какие, — усмехнулся егерь и ткнул сапогом в бумагу, недавнюю мишень. — Вот охотились на кого. Так что будем оформлять акт. — И перевел из-за спины на живот брезентовую полевую сумку.
— А может, не надо? — заканючил Елисеев. — Что мы такого сделали?
— Да, да. С каких это пор бумага стала считаться дичью. Что-то я такого зверя у Брэма не встречал, — вмешался Линяев.
— Ах, какие мы умные, хитрые. Даже про Брэма знаем, — передразнил его егерь. — Сейчас оштрафую, и будет вам Брэм.
Но по его замедленным движениям, по тому, как он долго рылся в сумке, Линяев понял, что егерь только пугает актом и штрафом.
— Эх, не повезло вам! Кончились бланки. Вчера последний отдал. Теперь придется вести на кордон. А там уж точно выпишут штраф. Могут конфисковать и это ружьишко, — притворился егерь сочувствующим.
— Тогда не надо вести. Здесь бы и отпустил, — посоветовал Елисеев.
— У нас сегодня приемка товара, — вступил в игру Чернин.
— Я б отпустил. Да вдруг узнает кто? В лесу, считай, у каждого дерева глаза есть и уши, — посетовал егерь. — Почему я должен рисковать за людей мне как практически, так и теоретически посторонних? У меня дети. И жена есть Просит.
— Да разве мы посторонние? — обиделся Елисеев. — Все люди — братья!
Егерь сплюнул и молвил с досадой:
— До чего же вы недогадливые. Все надо думать за вас. Ну ладно. Сколько при себе наличных?